Но Кристофер смотрел только на одного человека. Сбоку от груды тел стоял маленького роста белый офицер. На нем была рваная монгольская куртка серого цвета и старая зеленая казацкая фуражка. Правая рука была на перевязи, и казалось, что это у него с самого детства, — если у этого человека когда-либо было детство. На плечах у него были генеральские эполеты. А в левой руке он держал тяжелый револьвер.

— Как ваша фамилия? — спросил он. Его грубый, угрожающий голос далеко разносился в тишине.

Осужденный пошевелился, вокруг него сгущались сумерки. Кристофер увидел в его глазах только полную безнадежность, словно жизнь вытекла из него задолго до того, как его должны были расстрелять. Он был молод, почти мальчик.

— Аракчеев, — ответил мальчик.

Кристофер прикинул, сколько ему лет. Пятнадцать? Шестнадцать? Голос мальчика был невыразительным, его собственная личность уже утратила для него всякое значение.

— Имя и отчество?

— Юрий Николаевич.

Генерал чуть повернул голову и прорычал какую-то команду, обращаясь ко второму офицеру, стоявшему неподалеку. Он был в запачканной белой форме — молодой, недавно выпущенный поручик. В руке у него была толстая книга, в которой он что-то писал.

— Запишите его данные! — приказал генерал.

Поручик записывал в книгу все имена, строго по алфавиту, как и положено. Ни суда, ни трибунала, никакого другого приговора, кроме смерти, но зато велся список убитых. Когда новый царь окажется на троне и народ будет благоговейно трепетать перед его чудесным возвращением, он обнаружит, что все учтено. Миллион мертвых. Два миллиона. Двадцать миллионов. Но все учтено: кладбище с пронумерованными табличками и стрелки, указывающие направление к выходу.

— Откуда?

— Нижний Новгород.

— Звание?

— Рядовой.

— Возраст?

Мальчик заколебался.

— Восемнадцать, — ответил он. Это была ложь.

И оба это знали.

— Вы признаете, что являетесь большевиком?

Мальчик снова замолчал. На мгновение перед ним забрезжила надежда. Может ли отрицание спасти ему жизнь? Но затем он взглянул генералу в глаза и надежда угасла.