— Церинг. Церинг Гялцен. В Дорже-Ла было два брата, Церинг и Цевонг. Цевонг ушел из Дорже-Ла буквально накануне твоего появления.

Кристофер оглянулся и посмотрел на нее. Снаружи по двору летала желтая пыль.

— Я уже слышал о Цевонге, — признался он. — В Калимпонге, в Индии.

Он аккуратно объяснил ей все, что знал об обстоятельствах смерти Цевонга. Он не упомянул лишь серебряный крестик, спрятанный на нем и найденный Мартином Кормаком.

Как только он закончил рассказ, раздался стук в дверь. Кристофер открыл ее и увидел сторожа.

— Человек, который вы искать, здесь, — сказал он на ломаном тибетском. — Он просить вас выйти улица. Не идти внутрь.

Чиндамани и Кристофер вместе спустились вниз. Через разбитые окна в коридор влетали вороны, тут же стремясь вылететь из них. Одна из двух собак, огромное создание желтовато-коричневого цвета с пятнами на спине, носилась взад-вперед, гулко лая. В своей увешанной иконами комнате дребезжащим голосом отец Антон бормотал что-то о деве Марии.

У входной двери стоял молодой лама, явно чувствовавший себя неловко. Пыль влетала со двора и крутилась у его ног. Он беспокойно переступал с ноги на ногу, словно не в силах стоять спокойно. У него было узкое, умное лицо, тонкое и аскетичное, как у всех монахов.

Чиндамани официально поприветствовала его. Он покраснел и низко поклонился, затем приблизился и протянул ей кхата, традиционный шарф, который она приняла с улыбкой.

— У меня нет шарфа, чтобы дать тебе взамен, — сказала она.

— Для меня вполне достаточно того, что я снова нахожусь в вашем присутствии, — ответил он с низко опушенной головой.

— А я очень рада видеть тебя, — ответила она. — У тебя есть шарф для моего друга Ка-рис То-фе? Он сын Дорже Ламы, ты должен уважительно обращаться с ним.

Молодой человек поднял голову и достал второй шарф, положив его на вытянутые руки Кристофера. Чиндамани передала ему только что полученный шарф, и он в свою очередь положил его на руки Церинга. Монах поклонился еще ниже и застыл так, ожидая разрешения сдвинуться с места.

— Пожалуйста, проходи внутрь и поговори с нами, — пригласила Чиндамани.

— Я предпочитаю остаться здесь, — ответил Церинг.

— Очень хорошо. Давай останемся здесь. Ты сделал то, о чем я просила?

Лама кивнул. Голова его двигалась на тонкой шее так, словно он был птицей, клюющей зерна. Он был одет в обычные желтовато-коричневые одежды ламы, но у него не было того подавленного и отсутствующего вида, которым отличалось большинство священнослужителей. На чем бы ни основывался его аскетизм, его причиной явно было не отвращение к жизни.