Сидоренков, не веря себе, дрожащей рукой взял пакет, — чуть не выронил, подхватил на лету. Прижал к груди вместе с конвертом и зачем-то начал кланяться, ни слова не говоря.

Густых махнул рукой:

— Иди. Потом поделишься впечатлениями.

Сидоренков задом попятился к дверям, Густых внезапно сказал:

— Стой. Про вчерашнюю ночь забудь. Никто никуда не ездил. Ты ничего не знаешь, не видел и не слышал. Был дома, с женой. А вот теперь иди.

Ровно в девять прибежал Кавычко. Он принес сводку происшествий за ночь.

Затараторил без предисловий:

— На Черемошниках снова собаки! Исчезающие трупы! Шкуры забрали фээсбэшники!

— Чьи шкуры? — перебил Густых, ничего не понимая и продолжая думать о своем.

— Шкуры, Владимир Александрович, собачьи, но когда собак застрелили, из шкур выпали два человеческих трупа!

— Ну да? — удивился Густых.

— Есть показания трех человек! — радостно подтвердил Кавычко. — А через несколько минут, когда подъехала «труповозка» и бригада из ФСБ, трупов уже не было! Даже крови на снегу не было!..

Густых молча потёр подбородок.

— Ну, пусть над этим Владимиров голову ломает. Что еще?

— Еще — в Цыганском поселке девушку украли. Из постели вытащили, и никто не заметил!

— Гм! — сказал Густых; он окаменел, но голос его оставался по-прежнему холодным и отстраненным. — А может быть, это у цыган обычай такой — невест воровать?

— Ага, как в «Кавказской пленнице», — усмехнулся Кавычко. — Только там следы остались, на снегу. В лес её уволокли.

— И что?

— Ничего. Девушка пока не найдена, а следы похитителя затерялись на берегу озера.

— Как зовут? — внезапно спросил Густых.