Пэриш покачал головой.
— Пока ты начнешь приводить в действие свой план, протяни-ка руки, чтобы я смог надеть на них наручники по обвинению в убийстве Элис Фульц и растлении несовершеннолетней Грейс Вилсон. Мы сами направим обвинение твоему адвокату.
— Не забудь только упомянуть в нем про кражу чужого имущества, — сказал я. — В частности моего пистолета. Если бы все развивалось по новому плану Эрика, то завтра утром полиция уже занималась бы расследованием убийства и самоубийства, совершенных в этой самой комнате.
После того как Пэриш сковал руки Вальда за спиной, он повернул его к себе лицом и с такой силой двинул ему кулаком под дых, что я расслышал свист воздуха, вырвавшегося из горла Эрика.
Вальд качнулся, каким-то образом устоял на ногах, в чем ему, несомненно, помогло длительное увлечение искусством восточных единоборств. Тогда Пэриш двинул ему еще раз, после чего Эрик, хватанув ртом воздуха, рухнул как взорванное динамитом здание.
— Ну какая же милая картинка, — сказала Эмбер. — Жаль только, что я
* * *
Пэриш позвонил в диспетчерскую, вызвал две патрульные машины, всегда ожидающие на улице, и отдал распоряжение об аресте Грейс Вилсон, которая, как мы и предполагали, поджидала победного возвращения Вальда у него дома.
Пэриш сообщил, что Глаза не удалось задержать, несмотря на массированные, хотя и слишком запоздалые усилия, предпринятые управлением шерифа и властями лос-анджелесского аэропорта.
Пятью минутами позже четверо сотрудников управления увезли Эрика. А мы трое — Эмбер, Пэриш и я — продолжали стоять в ее спальне, где, собственно, и началось все это безумие.
Не могу поручиться за то, что знаю, о чем думали остальные, но сам я... у меня было такое ощущение, будто я стою на краю угрожающе раскачивающейся пирамиды, которая едва было не рухнула и не убила нас всех. Она и сейчас еще раскачивается, потому что к числу имеющихся у нас достоверных фактов относятся лишь наша — Марти и моя — страсть к этой женщине, наше участие в ее прошлой судьбе, наша попытка вторгнуться в ее настоящее и... жуткая правда о Грейс, которую мы только теперь наконец-то начали понимать...
К числу менее значительных фактов, однако занимающих весьма существенное место в моих мыслях, относится следующий: как могли мы с Мартином настолько поверить в виновность друг друга, что позволили Вальду исподволь стравливать нас? Меня мучило, как мог я предать честного человека, некогда являвшегося моим другом?
Озадаченное и явно смущенное выражение, застывшее на лице Мартина, свидетельствовало о том же — его одолевают точно такие мысли.