Хозяин открыл рот от удивления. Ни один человек, а этот московский хмырь всего лишь майор, не посмел бы разговаривать с ним в таком тоне. Анатолий Васильевич поднялся на ноги, чувствуя слабость в коленях.

— Я попросил бы вас не забываться…

— Пошел в задницу, — Азаров бросил на стол наручники и скомандовал. — Я тебя забираю с собой. Надевай. Живо.

— Но вы же обещали, — промямлил хозяин. — Дали слово офицера. Ваше слово — гранит. Вы порвали постановление.

— Не беда, — зло усмехнулся Азаров. — У меня еще одна бумажка в запасе. Подписанная тем же судьей. Прочитай и распишись.

— Но как же так…

— Сам во всем виноват, урод. Легче обезьяну трахнуть, чем с тобой поговорить. В жопу тебя.

Он бросил на стол еще одно постановление и вложил в ладонь хозяина ручку.

— В таком случае… Я не стану ничего подписывать.

Азаров выпучил глаза, будто Ефимов оскорбил его последними словами, распахнул дверь, позвал из коридора двух дюжих оперов, которых привез из Москвы. И запер дверь на ключ.

— Я тут жопу рву, стараюсь дело раскрутить, — заявил Азаров, показывая пальцем на хозяина, — а этот гребаный придурок выгораживает убийц. Сраная задница, вот ты кто. Это у вас наследственное? Отвечай, я задал вопрос.

— Что наследственное?

— Твой отец был дегенератом? И мать тоже?

— Слушайте вы, майор… Как вас там, — щеки хозяина пошли багровыми пятнами, будто ему надавали пощечин. — Я полковник, я старше вас лет на двадцать. И не стану продолжать разговор в подобном хамском тоне. Вы от меня больше ни слова не услышите. Прямо сейчас я напишу жалобу прокурору по надзору. И меня никто не остановит.

— Он убийц выгораживает? — один из оперов скинув пиджак, скомкав, швырнул его на широкий подоконник. Оставшись в майке с короткими рукавами, он, играя бицепсами, шагнул к хозяину. — Он что ли? Этот гад? Эта мразь?

Азаров подал голос:

— Парни, поговорите с ним. А я пока перекушу. С утра не жравши.

Ефимов прекрасно понимал, что действия следователя и его подручных это плохо срежиссированный и фальшиво исполненный спектакль. Его хотят просто припугнуть, морально сломать. Когда-то в молодые годы, он не раз присутствовал на допросах с пристрастием, знал их технологию. «Все это ерунда, — сказал себе Ефимов. — Я вытерплю побои, пусть куражатся. Так даже лучше. Пусть на моем теле останутся гематомы и ссадины. И прекрасно… Только себе хуже сделают, себя же в землю зароют. Потом под суд пойдут».

Но легче от этих мыслей не стало.

Опер занес кулак, будто хотел приложить хозяина по лицу, Ефимов поднял руки, чтобы защититься. Но в ту же секунду на него налетел второй опер, поставив заднюю подножку, толкнул в грудь, сбил с ног. Болевым приемом вывернул руку за спину, сжал кисть до хруста.