— Вы же убийца, — сказал Аркадий. — Почему в таком случае американцы позволили вам встретиться со мной?

— Потому что русские разрешили мне встретиться с вами.

— Зачем нам это надо?

— Откройте глаза, — ответил Осборн. — Что вы здесь видите?

— Пушнину.

— Не просто пушнину. Голубую норку, белую норку, обычную норку, голубого песца, чернобурую лису, рыжую лису, горностая, рысь; каракуль. И, конечно, баргузинского соболя. Только в этом помещении на два миллиона долларов пушнины, а на Седьмой авеню еще полсотни таких заведений. Так что дело не в убийстве, а в соболях, и всегда упиралось в них. Я не хотел убивать Кервилла, Костю и Валерию. После того как они помогли мне, я был бы только рад, если бы они без лишнего шума уехали куда-нибудь подальше. Но что оставалось делать? Кервиллу позарез нужна была популярность — он был просто одержим идеей рассказать о своих похождениях после триумфального возвращения в Нью-Йорк. Возможно, на первой пресс-конференции он бы не сказал о соболях, но непременно проговорился бы, скажем, на десятой. Я вел войну со старейшей мировой монополией, положил на это годы трудов, многим рисковал. И все для того, чтобы подставить себя из-за непомерного тщеславия какого-то религиозного фанатика? Что оставалось трезвомыслящему человеку? Признаюсь, я был не прочь разделаться и с Костей. Оказавшись здесь, он тут же начал бы тянуть с меня деньги. Правда, сожалею, что так получилось с Валерией.

— Вы колебались?

— Да, — Осборну понравился вопрос. — Вы правы, я колебался, прежде чем выстрелить. Знаете, эта исповедь прибавила мне аппетита. Давайте съездим куда-нибудь перекусить.

Они спустились на лифте. Машина ожидала во дворе. Они направились к северу по авеню Америк. Судя по оживленному уличному движению, Нью-Йорк в этот час, в отличие от Москвы, еще бодрствовал. За Сорок восьмой улицей по бокам авеню потянулись прямоугольные стеклянные башни административных зданий, почти как на проспекте Калинина.

На углу Пятьдесят шестой улицы они вышли из машины, и Осборн повел Аркадия в ресторан. Их встретил метрдотель и, обращаясь с Осборном как со старым знакомым, провел к столику и креслам красного бархата. На каждом столике свежесрезанные лилии, в нишах огромные композиции из цветов, на стенах полотна французских импрессионистов, хрустальные канделябры, столы под розовыми скатертями и подобострастно склонившийся вышколенный официант. Среди посетителей преобладали пожилые мужчины в костюмах в тонкую полоску в сопровождении молодых женщин с ухоженными лицами. Аркадий все еще продолжал надеяться, что в ресторан вот-вот ворвутся Уэсли или полицейские и арестуют Осборна. Осборн спросил, что будет пить Аркадий, — тот отказался, а Осборн заказал себе «Кортон-Шарлеман» семьдесят шестого года. Не голоден ли Аркадий? Аркадий солгал, сказав, что не голоден, а Осборн заказал себе лососину на вертеле в укропном соусе с картошкой во фритюре. Столовое серебро поражало своим великолепием. «Так бы и всадил ему нож в сердце», — думал Аркадий.