Я обнимал мертвых детей, и восхищался их головами и конечностями, и пытался решить, кто из них был самым красивым. Я хранил их головы, пока не наступило время, когда мне пришлось расстаться с большей частью...

Он заклинал родителей, правильно воспитывать своих детей, беречь их от падения в пропасть, в которую угодил он.

– Тех из присутствующих, у кого есть дети, я умоляю внушать им с самых первых дней веру в Бога и его законы, а также воспитывать в добродетели. Следите за своими детьми, которых не следует одевать в роскошные одежды и позволять им жить в праздности. Сделайте все, что в ваших силах, чтобы у них не развилось стремление к красивым вещам и вину, потому что именно эти желания приводили меня в состояние крайнего возбуждения, в коем я и совершил большинство своих преступлений.

Наконец он попросил прощения у тех, кому причинил зло.

– Я умоляю родителей и друзей тех детей, кого я так жестоко убил, простить меня и одарить своим благословением, а также молить вместе со мной Бога о спасении моей души.

Когда он закончил, в зале повисла звенящая тишина. Потом со своего места поднялся Шапейон.

– Итак, пришло время назначить день для вынесения приговора, – сказал он.

– Да, – проговорил Жан де Малеструа, и я услышала в его голосе то же сильное желание, чтобы все это поскорее завершилось, которое испытывала сама.– Мы соберемся завтра для вынесения приговора.

Он ударил молотком по столу и тоже встал. Заседание суда подошло к концу.

Это признание милорда Жиля стало последним.

– Не думала, что его новые откровения так на меня подействуют – ведь я уже столько всего о нем узнала, – сказала я Жану.– Но каждое его слово разрывает мне сердце.

– Учитывая, какая правда нам открылась, причинить нам боль сейчас совсем не трудно. То, что он убил моего брата... Разве может быть что-нибудь страшнее?

– Я думаю, что первая рана, которую он тебе нанес, была не менее ужасной, – сказала я.– Стать предметом домогательств, выслушивать угрозы, быть вынужденным прикасаться... подчиниться...

Я плакала, но уже без слез – их больше не осталось. Мне даже говорить было трудно, и мой голос звучал едва слышно.

– Предаваться греху содомии. Боже праведный, Жан, я бы все отдала, чтобы вернуть то время и все изменить. Мы бы могли покинуть это исполненное зла место, уехать куда-нибудь...

– И что бы мы делали, матушка? Стали бы крестьянами? Но ведь отец не был земледельцем или скотоводом. Он был солдатом, а солдаты, которые не находятся на службе, превращаются в разбойников, чтобы прокормить свои семьи. Наши мечты и надежды, мое образование, служба Мишеля – все пошло бы прахом.