Красные двухсотдолларовые банкноты продавались и покупались в России по цене, значительно превышающей номинал. С начала девяностых Россия постепенно превращалась в свалку фальшивых и настоящих стодолларовых банкнот. В 1996 году стодолларовых бумажек в России насчитывалось больше, чем в США. Американцы вознамерились ускользнуть от погашения (Джонсон-Джонсон грешил против истины, когда говорил о несовместности понятий «неплатеж» и «западная протестантская цивилизация») беспроцентного, предоставленного им доверчивыми россиянами кредита, ввели в обращение новую – с укрупненным и еще более воровато и издевательски смотрящим влево Франклином – стодолларовую банкноту. Но российская мафия не пожелала выступать в роли того самого хребта, на котором федеральное казначейство США должно было въехать в финансовый рай, смыслом которого было бы обесценение (по первоначальному плану, обменивать старые банкноты на новые в течение семидесяти дней могли с помощью специальной именной, заверенной налоговой службой, пластиковой карты только граждане США) находящихся вне пределов США наличных долларов и фактический крах большинства денежных систем стран третьего мира, Восточной Европы и, конечно же, России. Американцам стало известно об операции «слив», в случае успешного проведения которой (а у их спецслужб не было причин сомневаться в том, что операция пройдет успешно) США в первую же неделю после дня «X», как океан Атлантиду, захлестнули бы многие тонны стодолларовых купюр. Тогда – в 1996 году – американские спецслужбы были бессильны помешать объединенным усилиям российской, латиноамериканской и негритянской (черной американской) мафий. В конце 1998 после окончательной победы над «коррупцией и организованной преступностью» в России, добытой главным образом благодаря усилиям американских советников и американских же спецподразделений – в народе их называли «молчунами», они не понимали по-русски и косили из автоматов всех подряд – наконец-то стало возможным «отсечь» от метрополии блудный наличный доллар, который, в отличие от библейского сына, в отчем доме никто не спешил заключить в прощающие объятия.

Илларионов вспомнил сегодняшний утренний курс: за «хорошую» «красненькую» в обменных пунктах давали четыре «плохих» «зелененьких» или восемьдесят новых российских рублей.

Илларионов молчал.

– Неужели, Андрей Терентьевич, – вкрадчиво произнес Джонсон-Джонсон, – вы вновь намерены порадовать меня каким-нибудь нестандартным предложением?

– Джон, – впервые за эту встречу назвал мормона по имени и на «ты» Илларионов, – тебе ведь известны случаи, когда слишком долго сражаясь с противником, агент незаметно усваивал его жизненную философию, проникался духом этого самого противника?