Когда на следующие день старик-испанец (или мексиканец?, скорее мексиканец, – подумал бы каждый, разглядывая выцветшие глаза, черную задубевшую на ранчо кожу и черные с проседью длинные волосы, – особенно – в момент, когда коричневая от загара рука старика подносила к узким сухим губам бутылочку «текилы») позвонил в дверь лавки старого Шапиро, никто на звонок не ответил. Однако для редких прохожих в час сиесты на жаркой Брейнт-авеню, а также для случайных зевак, которым, вместо того, чтобы лежать в шезлонгах или в постели, попивая холодное пиво в час сиесты, вздумалось устроится у окна, из которого в комнату проникал раскаленный воздух, – старик – мексиканец сделал вид, что его звонок услышали. Он выждал минуту, и, потянув на себя дверь, вошел внутрь.

На первом этаже по прежнему дремала возле дешевых сувениров тетушка Рахиль, помогавшая Лазарю обслуживать клиентов.

Она даже не повернула голову в сторону посетителя.

– Разве её дело, кто ходит к хозяину? Если бы она была на таком месте слишком любопытной, она не удержалась бы на ней больше недели.

Старик – мексиканец поднялся на второй этаж, тихо приоткрыл дверь кабинета.

Лазарь Шапиро лежал в неловкой позе возле письменного стола. На столе, на полу были небрежно разбросаны мелкие драгоценные камни, средней ценности кулоны, броши, ожерелья, золотые часы, перстни и кольца.

На груди Лазаря, на белом полотне рубашки – кубинки расплылось яркое красное пятно. Лазарь был убит.

Но это не удивило, не потрясло посетителя лавки.

Старик-мексиканец, не сходя с места у порога, чтобы не оставлять лишних следов, осмотрел комнату. Глаза его остановились на часах, старинных швейцарских часах начала XIX века с навершием, которое украшала голова греческой богини из черного дерева.

Старик-мексиканец руками в замшевых перчатках, поверх которых были одеты резиновые хирургические, взял старый венский стул, поставил его перед часами, кряхтя и едва слышно поскрипывая суставами взгромоздился на него, дотянулся до головы Минервы, повернул её вокруг своей оси, и голова осталась у него в руке, обнажив круглое отверстие в навершии часов, старик сунул туда палец и выскреб катышек мягкой бумаги, развернув который чуть зажмурился. Потому что в темной комнате мириадами огней засверкал крупный, амстердамской огранки брильянт.

– Точно такой величины, как тот колумбийский изумруд, что вделал в оправу «Библии». Может быть, поставить брильянт на место изумруда, как и было когда-то, судя по описаниям этой оправы… Монет быть. В любом случае я не намерен оставлять этот камень (о которое слышал ещё лет двадцать назад, когда строил здесь «Эскориал») наследникам Лазаря.