– Пусти меня, – взмолилась она. – Я приведу тебе Эрин.
– Куда нам спешить? – Дэррелл заметил за подвязкой Моники несколько свернутых в трубочку банкнот, – Сколько у тебя там?
– Не знаю. Может быть, около сотни.
– Отлично. – Он просунул нож под резинку подвязки, тупой стороной лезвия к ноге Моники, и резко дернул его. Резинка лопнула, и деньги, вывалившись, оказались в одной из чашечек лежавшего на полу бюстгальтера.
– Подними, – приказал Дэррелл.
Когда Моника-старшая наклонилась, он заметил:
– А буфера у тебя что надо.
– Пусти меня, пожалуйста.
Дэррелл Грант засунул нож за правое ухо, как закладывают карандаш, и, обхватив обеими руками Монику-старшую, с размаху шлепнул ладони ей на грудь.
– Пожалуй, они у тебя раза в три больше, чем у моей бывшей женушки.
– Черт! – воскликнула Моника-старшая. – Теперь я знаю, кто ты.
Она рванула локтем и угодила Дэрреллу Гранту в правый висок. Однако в его безжизненных голубых глазах не отразилось ровным счетом ничего, будто он даже не ощутил боли. Сомкнув руки вокруг грудной клетки Моники, он сдавил ее изо всех сил. При этом из горла его вырвался странный звук, начавшийся как низкое приглушенное рычание, но затем перешедший в мурлыканье – совершенно определенно музыкального свойства.
Моника-старшая, восемь лет учившаяся играть на фортепиано, с ужасом и удивлением уловила знакомую мелодию. Ей было больно, она задыхалась и видела в зеркале собственное все сильнее бледнеющее лицо. Стены вокруг нее начали пульсировать в такт мелодии, которую напевал Дэррелл Грант. Через несколько секунд она потеряла сознание.
Когда оно вернулось, Моника-старшая услышала голос Дэррелла Гранта:
– Проснись, проснись, милашка Дороти.
Ощущения подсказали ей, что она все еще находится у него на коленях. Открыв глаза, она увидела в зеркале, что Дэррелл успел сорвать с нее и трико.
– Если ты хочешь, чтобы мы трахнулись, давай сделаем это как люди, – проговорила она.
Дэррелл заерзал под ней.
– Я-то хочу, но, похоже, ничего не выйдет.
– Тогда отпусти меня. Я уж десять минут как должна быть на сцене.