Пилот выпрямился и вытер руки. Где-то неподалеку, метрах в двухстах от самолета, перекрикивались два араба. Кто-то из израильтян выстрелил наугад в направлении голосов, и ветер принес в ответ крик боли. Можно представить, в каком настроении они будут, когда попадут сюда, подумал Беккер. И все же он нисколько не жалел о том, что они решили драться, и до сих пор не слышал, чтобы об этом сожалел кто-то другой.

Беккер подошел к Питеру Кану, который упрямо возился со вспомогательной энергоустановкой:

– Хватит, Питер. Сейчас не то время. Иди в кабину.

Кан посмотрел на него снизу вверх:

– За каким чертом? Когда эти сволочи доберутся сюда, пусть видят, что Питеру Кану наплевать на них, что он занят своим делом. Может, тогда эти сукины дети пожалеют беднягу и выпишут ему обратный билет до Лода.

Беккер улыбнулся:

– Ладно. Я… В общем, пока.

Кан кивнул:

– Ладно, командир. Пока.

Беккер повернулся к трапу и медленно поднялся, не обращая внимания на свистящие вокруг пули. Чтобы добраться до кабины, ему пришлось пройти мимо раненых.

Наконец он сел в кресло рядом с Мириам:

– Сделано.

– Спасибо.

Они долго молчали. В конце концов Беккер сказал:

– Я всегда знал, что умру в этой штуке.

Мириам дотронулась до его руки:

– Мне кажется, вы самый смелый из всех, кого я знаю.

Беккер перевел взгляд на приборную панель. Он предпочел бы делать что-то другое, но Хоснер строго-настрого приказал находиться в кабине до самого конца. Беккер включил радио и стал медленно крутить ручку настройки, зная, что будет делать так до тех пор, пока кто-нибудь не пустит пулю ему в голову. Ему было жаль Мириам Бернштейн и, если уж на то пошло, всех женщин. Он не сомневался, что для них ашбалы приготовили нечто особенное.

– Уверены, что хотите остаться здесь? Я имею в виду…

Мириам улыбнулась: