* * *

Они сидели в том же кафе, та же официантка все так же небрежно обслуживала их, и та же музыка порхала между столиками. Казалось, что магнитофонная лента так и крутится с тех пор, не останавливаясь и не обращая внимания, слушают ее или нет. Все это создавало ощущение вечности, но вечности недоброй, с похоронным оттенком. Музыка была бесконечна, а из отношений между Еленой, Джонсоном и Айзенменгером что-то, несомненно, ушло навсегда.

Елена выглядела неважно, словно какой-то недуг овладел ею, превратив эту красивую женщину во вместилище болезнетворных микроорганизмов. У Джонсона вид был тоже усталый, но хотя бы не подавленный. Он, правда, еще не знал того, о чем Айзенменгер сообщил накануне Елене.

— Расскажите ему, — меланхолично то ли попросила, то ли потребовала Елена.

Официантка посмотрела на них — вернее, на то, что было у них на столе, — увидела, что кутить эти клиенты не собираются, и удалилась. Сегодня они отказались от вина и ограничились одним только кофе.

Когда Айзенменгер в двух словах изложил версию Беверли Уортон, Джонсон недоверчиво произнес:

— Это просто невероятно. Ни в какие ворота не лезет.

Елена кивнула, соглашаясь, но Айзенменгер возразил:

— Но как вы можете доказать, что она не права?

— А она может доказать свою правоту?

— Боб, у нее все-таки есть свидетель.

— Которого она подкупила.

— Вы же прекрасно понимаете, что факт подкупа мы уж точно не докажем.

— Оставим в покое Билрота, — перевел разговор на другую тему Джонсон. — Вы-то сами, Джон, верите, что убийство — дело рук Рассела?

— Это, конечно, возможно… — начал Айзенменгер после небольшой паузы.

— Но?

— Но я не думаю, что это он.

Джонсон повернулся к Елене:

— Беверли Уортон снова взялась за свои штучки. Она манипулирует фактами, стремясь убедить всех, что Билрот участвовал в убийстве, в то время как это почти наверняка не так. И каким бы законченным подонком ни был Рассел, он, по крайней мере, заслуживает справедливого суда.

Негодование в голосе Джонсона все нарастало. Елена никогда не видела, чтобы он так горячился.