— Но у нас нет фактов в пользу его невиновности, — заметила она. — Только наше мнение.

— То же самое можно сказать и в отношении Билрота, — добавил Айзенменгер, чувствуя, что берет Джонсона за горло. — У нас нет ни одного факта в его защиту. Я не верю, что Билрот был убийцей, но не могу более или менее внятно объяснить почему. Вы с Еленой тоже не верите, что он виновен, но лишь потому, что ненавидите Беверли Уортон, а она, со своей стороны, не имеет фактов, чтобы подтвердить свою правоту. И как бы нам ни хотелось оспорить ее утверждение, откуда мы знаем, что Билрот действительно ни причем? В конце концов, он уже однажды был осужден за изнасилование.

Елена и Джонсон не верили своим ушам. Женщина посмотрела на Айзенменгера так, будто тот сообщил, что одобряет убийства и изнасилования. Доктор ничем не ответил на ее гневный взгляд, и Елена обреченно опустила глаза. Джонсон открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но тоже сдержался.

— Я просто хочу, чтобы вы трезво оценивали ситуацию и представляли, как на нее будут смотреть остальные, — объяснил Айзенменгер.

— Не имеет значения, был Билрот насильником или не был, — сказал наконец Джонсон. — Пусть даже он был серийным убийцей. Значение имеет только одно: можно ли доказать, что он совершил именно это убийство.

Айзенменгер, не соглашаясь, помотал головой:

— Эти юридические формальности уже ничего не значат, Боб. Все зависит от баланса вероятностей, от того, какие из них перевесят.

— Значит, мы должны продолжать расследование и сместить баланс в свою пользу.

Айзенменгер почувствовал в Джонсоне что-то такое, чего не замечал прежде; ему показалось, что бывшим полицейским движет отчаяние. Он поглядел на Елену, ожидая найти в ее глазах такую же отчаянную решимость, но она сидела с отсутствующим выражением лица.

— Мне кажется, что пора перестать использовать труп Никки Экснер в своих интересах, — обронил он.

— Что вы хотите этим сказать? — вспыхнул Джонсон.

— Разве не этим мы занимаемся? Ковыряемся в ее трупе, чтобы найти факты, которые помогли бы нам достичь собственной цели.

Джонсон пребывал в крайнем возмущении, но Елена, как показалось Айзенменгеру, после его слов почувствовала себя не в своей тарелке. Она по-прежнему молчала, в то время как Джонсон произнес оскорбленным тоном:

— Не знаю, как вы, Джон, но я взялся за это дело только для того, чтобы восстановить справедливость.

Айзенменгеру не хотелось продолжать этот бессмысленный и бесполезный спор. Пусть Джонсон считает, что его мотивы исключительно благородны. Насчет себя самого у Айзенменгера такой уверенности не было. По тому как нахмурилась Елена, можно было предположить, что ее тоже обуревают сомнения.