Даже в нечеловеческих условиях полевого госпиталя номер восемьдесят четыре акт милосердия, совершенный мной в отношении смертельно раненного, продолжал сильнейшим образом давить мне на психику. Нередко я слышал, как за спиной у меня шушукались. Однажды мне на операционном столе попался маленький пехотинец из Пенсильванского полка с распоротым, как у Вандури, животом. Он приоткрыл глаза – операция проходила без наркоза, и его держали двое санитаров, – увидел меня и прошептал: "Боже мой, Коллек…" И тут же умер.

– Не бери в голову, – успокаивал меня Лич. – Если я когда-нибудь окажусь на месте того бедняги, надеюсь, ты сделаешь для меня то же самое. Просто ребята настолько измучены войной, что потеряли способность мыслить разумно.

Впрочем, была и еще одна причина для такого прозвища: играя в карты с коллегами-врачами и офицерами из соседних подразделений, я "высосал" из их карманов кучу денег.

Клянусь, я никогда не мухлевал, просто гораздо лучше, чем они, знал, как в том или ином случае ведут себя карты. После того как у меня осело около четверти полковых денег (большую часть я выиграл у Уизерса, довольно состоятельного да к тому же азартного типа), желающих сыграть со мной резко поубавилось. Уизерс же, поначалу поддержавший меня в случае с Вандури, стал чуть ли не моим заклятым врагом: он был уверен, что я жульничаю. Способствовал тому и разнесшийся (наверняка при участии самого Уизерса) слух о том, что похоронная команда не обнаружила в карманах Вандури ни цента. Ну и кроме всего прочего южанин Уизерс ненавидел северян почти как негров.

В общем, на психику действовало буквально все: и изнурительная работа в кошмарных условиях, и чуть ли не ежечасные обстрелы… Я потерял в весе сорок фунтов. Несмотря на страшную усталость, заснуть без выпивки я уже не мог. В карты – пока со мной еще играли – я блефовал отчаянно, точно сидел за карточным столом последний раз в жизни, и, может, еще и это помогало мне выигрывать.

Короче, после трех или четырех месяцев такой жизни у меня поехала крыша: я начал воображать себя Уильямом Вандури. Моя таинственная судьба, маячившая совсем близко в тот день, когда я брел по шоссе к линии фронта, столь же таинственным образом теперь испарилась. Если, конечно, не считать такой судьбой лейтенанта Вандури… Однажды я увидел его на только что вывезенных с позиций носилках: своими великолепными зубами он скалился от невыносимой боли, придерживая руками выпадающие из распоротого живота багровые кишки. Он взглянул на меня и проговорил: "Душа моя. Коллектор, моя душа…". Я медленно опустился прямо на землю, и Личу пришлось подменить меня.