– Наверно, туго приходилось? Надо же за всеми следить.

– Да они повсюду, как тут уследишь? Курды в Финсбери, албанцы в Кингз-Кроссе, ямайцы в Харлздене, колумбийцы к югу от Элефант-энд-Кастла, эфиопы в Хайбери и Тафнел-Парк – пока все бумажки заполнишь, ум за разум зайдет.

– Простите, коллега, что спрашиваю, но зачем вы здесь работаете, если вам это не нравится?

– Мой старик был настоящий расист, а в те времена сюда приезжали только с Карибских островов – маленькие чистенькие школьники, мужья на автобусах, жены в баптистской церкви по воскресеньям. Папаша не понимал, что люди просто ищут место, которое могли бы считать своим домом. Вот я и подумал: если научусь понимать, что кругом творится, то уже никогда не буду как он.

Бимсли не мог не признать справедливость этой позиции. Тут он сообразил, что держит дверь открытой, из-за чего дождь проникает в холл, и неохотно вернулся на улицу. Там он снова погрузился в полусонное состояние, глядя на здание невидящим взглядом. Колеблющийся огонь все еще трепетал в спальне Тейта; Колин предположил, что старик курит, нарушая правила, или разглядывает тени дождя на потолке, а может, читает при свете фонаря после отбоя – близилась полночь.

Если бы констебль внимательнее изучил интерьер приюта, он бы сейчас вспомнил, что на потолке каждой комнаты помещены разбрызгиватели, чтобы предотвращать инциденты, вызванные сочетанием алкоголя и пламени. Если бы он не был так оглушен дождем, он бы вспомнил, что Брайант наказал ему обходить здание каждые пятнадцать минут после того, как переднюю дверь ночлежки запрут (это произошло в одиннадцать часов).

Пламя в каморке Тейта было слишком велико для огня сигареты. Оно подпрыгивало и трепыхалось, перекидываясь на стены. Пожарная сирена не сработала. Когда к Бимсли наконец выбежал служащий, заметивший огонь на своем нечетком, древнем кабельном мониторе, пламя уже вовсю полыхало, овладев стенами из сухой штукатурки с их так называемым огнеупорным покрытием.

После холода ночи Колин сперва не почувствовал обжигающего жара на лестнице, но по мере того, как он продвигался, смолистый дым становился гуще, огонь сильнее, и констебль понял, что ему придется вернуться. Бывшее почтовое отделение было кое-как поделено на узкие каморки, которые полностью не сгорали, зато в них образовывались пузыри едкого газа. Мимо пронеслась причудливо одетая труппа: пижамы и шинели, один бездомный в неоново-желтом махровом покрывале, другой – в халате и вязаном шлеме. Кто-то ползал на четвереньках, ища сумку, где, видимо, были все его пожитки. Не будь ситуация столь отчаянной, Бимсли постыдился бы глядеть на незнакомцев, представших в столь жалком и откровенном виде. Но сейчас, в этом хаосе, он ощутил, что для любого человеческого существа нет ничего стыдного в том, чтобы бороться за жизнь.