Мамочка отправила его в школу, наказав за то, что он недостаточно любил ее. Она предупредила, чтобы он не рассказывал их тайну другим мальчикам, – ведь если кто-нибудь узнает, его заберут у нее и посадят в больницу, и он никогда уже не увидит свою мамочку. Никогда.

Сейчас, на площадке для игр, они тыкали в него пальцами. Он что-то сделал не так, но не знал – что. Им не нравилось, что он стоит здесь, они хотели, чтобы он ушел. Они твердили ему, что у него не все в порядке с головой, и иногда он думал, что это мать рассказала им об этом, чтобы наказать за то, что он плохой мальчик.

К нему катился футбольный мяч, а он не обращал на него внимания. Они что, из-за этого тявкают? Из-за глупого мяча?

Кто-то прокричал:

– Эй, Томас, убогий, подай мяч!

Тяжело дыша, мяч догнал Ричард Грэнтам. Он остановил его ногой и, ведя мяч, сделал два круга вокруг Томаса.

– Томас, ты ненормальный. Знаешь об этом?

Сегодня они взъелись на него из-за того, что он не засмеялся над тем, над чем должен был засмеяться. Вчера – из-за того, что он засмеялся там, где не надо. В этом месте, в этой школе, все дети функционировали на волне, которой не было в его диапазоне. Он не хотел гоняться за мячом. А здесь, если не хочешь гоняться за мячом, – ты псих.

Кто-то подбежал к нему сзади. Прежде чем Томас успел повернуться, он получил пинок в зад жестким носком туфли и упал вперед, на окружающий площадку забор из проволочной сетки.

Поднявшись, он повернулся и увидел ухмыляющегося Тони Диккинсона и еще нескольких мальчиков. Он отвернулся от них и пошел прочь, стараясь не показывать, что ему больно. Он зашел в класс, поднял крышку парты и взял оттуда резец.

Проведя пальцем по стальному лезвию, убедился, что оно бритвенно острое – на пальце появилась тонкая, наливающаяся кровью черта.

Отлично!

С резцом в руке он сел за парту Тони Диккинсона и стал смотреть на стенные часы и слушать доносящийся с улицы ор, дожидаясь, когда закончится перемена. Потом звуки изменились: он услышал шаги, болтовню, шум отодвигающихся стульев. Дети возвращались в класс. Потом раздался голос Диккинсона:

– Эй, кретин, ты сел за мою парту!

Томас не шелохнулся, изучая классную доску, на которой четким почерком мистера Лэндимора было написано: «Великая хартия вольностей 1215 года». Шаги раздались совсем рядом. Рывок за волосы, и голова откинулась назад. Теперь он смотрел прямо в выпученные глаза Тони Диккинсона.

– Слезай с моего места, ублюдок!

Томас не шелохнулся.

Диккинсон наклонился ближе:

– Слезай, я сказал!

Он стал стаскивать Томаса со стула. В этот момент Томас поднял правую руку и одним быстрым, четким горизонтальным движением полоснул по глазному яблоку Диккинсона, разделяя ровно напополам белок, радужку и зрачок. Будто виноградину разрезал. Сразу после разреза он увидел, как чисто начали разделяться ткани, и насладился кратким и драгоценным моментом, когда Диккинсон понял, что произошло с его глазом. Затем из разреза потекла прозрачная жидкость.