По лестнице вверх, ещё одна дверь, за ней холл старинного офиса. Пахло сигаретным дымом. Я посветил на стены, пальцами в перчатках охватывая конус света так, чтобы оттуда выходил лишь тонкий лучик толщиной с карандаш. Фотографии в массивных рамах, старые гравюры, карандашные рисунки под стеклом. Вдоль стен мебель тёмного дерева в стиле неоклассицизма; столики у стен и стулья я, как любитель, отнёс бы к густавианскому стилю. Всё прибрано и чисто, как в музее.

Я шёл по коридору, и таблички на дверях подтверждали мои предположения по планировке здания. Замок на двери в кабинет исполнительного директора задержал меня почти на двадцать минут, и потом я наконец очутился в святая святых.

Однако обыск письменных столов и документов не дал ничего, что навело бы на подозрения. Большинство бумаг отражали детали инвестиций капитала фонда, остальное касалось размещения лауреатов в Гранд-отеле: распорядок и распоряжения для тамошней охраны, счета из отеля, список с датами, временем прилёта и отлёта, номерами рейсов и тому подобное. Ни малейшего указания на то, что фонд в какой бы то ни было форме замешан в историю с похищением Кристины.

Нет. Нобелевский фонд тоже был лишь жертвой тех, кто всё это запланировал и осуществил. Я с самого начала мог об этом догадаться.

Так что же привело меня сюда? Моя интуиция молчала. Я встал, вернулся к витрине, в которой лежали грамоты и шкатулки с медалями. Поставил фонарь на верхний край витрины, достал одну из тяжёлых кожаных папок и раскрыл её. Это была Нобелевская премия по физике, которую в этом году разделили двое учёных, из США и из Японии. Грамота предназначалась для японца, большая, красочно оформленная каллиграфом, с нобелевской печатью и двумя подписями. Оставалось ещё три дня до того момента, когда он получит эту папку из рук короля. Я вернул её на место и открыл одну из больших тёмно-красных шкатулок. На золотой медали был отчеканен профиль Альфреда Нобеля и годы его рождения и смерти. Так вот он каков, святой Грааль науки. Ни пылинка, ни отпечаток пальца не оскверняли безупречную полировку. Я вынул медаль из углубления, что было не так просто сделать в перчатках, и повернул её. На обратной стороне изображалась женщина с книгой на коленях, набиравшая в чашу воду из источника, видимо, для того, чтобы утолить жажду больной девочки, которую обнимала другой рукой. Надпись по краю медали гласила:

Inventas vitam juvat excoluisse per artes.

Inventas vitam juvat excoluisse per artes.

Латынь не причислялась к языкам, необходимым в моей профессии, но Ганс-Улоф не преминул в своё время объяснить мне, что это цитата из «Энеиды» Вергилия, которая в буквальном переводе обозначает: «Изобретения улучшают жизнь, а искусства украшают её».