– Я хотел подпортить ей праздник. И, кроме того, – сказал я, – она была моей последней надеждой.
– Для чего вы мне всё это рассказали? – спросила София Эрнандес Круз, когда я закончил.
– Если Кристина ещё жива, – ответил я, – то вы единственная, у кого есть шанс её спасти.
– Да? И как, по-вашему, я должна это сделать?
– Вызвав возмущение общественности. – Только теперь я заметил, что, рассказывая, давно уже опустил пистолет. И я убрал его совсем. Что бы теперь ни случилось, я им уже не воспользуюсь. – Нобелевская церемония будет идти в прямой трансляции. Камеры мировой прессы и миллионы глаз будут устремлены на вас. Если вы в последнюю секунду откажетесь от премии… Если подойдёте к микрофону и объясните, почему, – уже никто не сможет обойти это молчанием. Таким образом, вы пробьёте эту стену, которую воздвигли заговорщики.
Она смотрела на меня холодно, сжав губы в узкую полоску.
– И вы серьёзно ждёте от меня, что я поверю в вашу историю? Вы хоть понимаете, чего требуете от меня?
– Да.
– Нет. Я не думаю, что вам это действительно ясно.
– Я требую от вас отказаться от десяти миллионов крон и от золотой медали ради спасения жизни четырнадцатилетней девочки, которую вы даже не знаете.
Она сердито помотала головой.
– Да что вы. Дело вовсе не в деньгах.
– Тогда в чём же? В вашей славе?
София Эрнандес Круз язвительно засмеялась.
– Моя слава? Да уже через неделю после вручения вся общественность забывает имя лауреата. И со мной будет то же самое. Если бы дело было в славе, как раз тогда я и должна была сделать то, что вы предлагаете, – тогда бы я поистине обрела бессмертие.
– Тем лучше. Тогда что же вам мешает?
Она какое-то время молчала.
– Господин Форсберг, – сказала она затем, – я учёный. Учёного не замотивируешь ни перспективой денег, ни перспективой этого дешёвого вида известности. Им движет прежде всего другое желание –