Что-нибудь кровавое. Отрезанное ухо, может быть, или отрубленный палец. Но в любом случае что-то от Кристины, а при нём письмо с требованиями.

Я нажал на ручку двери, включил в комнате свет. Всё выглядело так же, как перед моим уходом, за исключением постели, которую кто-то прибрал. Было холодно, и воняло выхлопными газами. К шкафам будто бы никто и не притрагивался, стул у стола стоял слегка наискосок, потому что в субботнее утро я завязывал на нём шнурки.

И на столе лежал пакет.

Я закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной, подумал. Что могло мне помешать просто собрать вещи и уйти? Я мог оставить на кухне записку, что мне по каким-то причинам срочно пришлось уехать. Плата внесена до конца недели… Удивится ли Фаландер, что я не реагирую?

Я наклонился вперёд, выдвинул ящик ночного столика, заглянул за него. Там, среди старых газет, в неприкосновенности лежали деньги. Я мог без проблем поселиться в отеле, в том числе и за пределами Стокгольма, если сегодня из-за нобелевского многолюдья нельзя будет получить комнату в городе; в конце концов, у меня машина стоит перед домом…

И что потом? Я снова бросил взгляд на пакет, коричневый, аккуратно перевязанный, с виду безобидный.

К чёрту всё. Я взял перочинный нож, подошёл к столу и повернул пакет к себе.

Он был от Лены.

Мне пришлось даже закрыть глаза, встряхнуть головой и посмотреть ещё раз. Так и написано, её мелким, аккуратным почерком. Отправитель: Лена Новицкая. Я даже рассмеялся. Журналы! Их всего одна коробка, как она тогда сказала. Если ты дашь мне адрес, я тебе её пришлю. И я дал ей адрес пансиона. И совершенно забыл об этом.

Но Лена не забыла. Мне стало стыдно, я смотрел на пакет и понимал, какой я идиот. Как будто мало было сегодняшнего разговора с Гансом-Улофом. Как будто мало было того, что мой зять неделями безнаказанно водил меня за нос. Нет, опять меня перехитрили, опять я при первой возможности придумал себе очередную параноидальную теорию…

Только представить себе, что я чуть не ударился в бега! И что было бы потом? Что бы я сделал потом? Вляпался бы в первую же кучу дерьма.

Я идиот, проклятый, неисправимый идиот…

И потом, когда я ругал себя последними словами, опять внезапно подкрался этот страх, жуткий, уничтожающий, перемалывающий душу страх маленького мальчика, который сидит в тёмном подвале и боится – темноты, безымянных шорохов, паутинных касаний… Ему было так страшно, что он забывал про холод и голод. Он просто сидел, обхватив себя руками, и молил, чтобы скорее шло время, а из-под страха вырастала ни с чем не сравнимая ярость, гнев против всех и всего. Никому нельзя верить, говорил он себе. Никому никогда он больше не поверит. Все против него, весь мир. Одна только его сестра за него, но и она ничем не может ему помочь в этом аду, которому нет конца…