– Пожалуйста, – сказал кельнер и дал мне дорогу, но в этом слове прозвучало также: «Я за вами смотрю».

Тот, кого я искал, был действительно здесь. Более того, он и сидел, заметный и крупный, за тем же столом, где я надеялся его найти. Мужчина неизменных ритуалов.

– Вы видите меня удивлённым, – церемонно, но без малейшего удивления сказал мой бывший адвокат Туве Мортенсон и оглядел меня поверх своих узких очков. Я сел напротив него. Перед ним стояла большая тарелка «антипасти» и початая бутылка кьянти, которая гарантированно происходила из самого конца карты вин с самыми высокими ценами. – Но можно ли мне всё же исходить из того, что вы здесь не случайно и не только для того, чтоб поздороваться со мной?

– Это точно, – сказал я. – Я хотел бы вас кое о чём просить.

Мортенсон поддел вилкой сушёный томат, законсервированный в масле.

– На прошлой неделе вы доказали, что ещё знаете, где находится моя адвокатская контора. И теперь я спрашиваю себя, почему, – сказал он, сунул в рот кусочек, с наслаждением прожевал его, проглотил, запил глотком вина и продолжил: – вы берёте на себя риск помешать мне в моём, так сказать, священнодействии и тем самым склоняете меня к тому, чтобы я отказал вам в вашей просьбе?

– Просьб даже две.

Тут его брови поднялись.

– Это ещё хуже.

Я невольно улыбнулся.

– Во-первых, – сказал я и сцепил пальцы перед собой на столе, – я должен просить у вас прощения, что я вам помешал.

Мортенсон насторожился, проницательно оглядел меня.

– Не ослышался ли я: вы только что употребили выражение «просить прощения»? Ибо если мне померещилось, то я должен требовать, чтобы мне принесли другое вино.

– Вино, я думаю, в порядке.

– Вы меня успокоили. А то ведь оно свински дорогое.

– Во-вторых, я хотел бы просить вас о помощи одному моему другу.

Мортснсон отложил свои приборы, снял очки и основательно промассировал себе переносицу.

– Вечер чудес. Гуннар Форсберг проявляет заботу о ком-то другом, кроме себя. Сегодня я не смогу уснуть от восторга, что мне довелось пережить такой момент. – Он снова аккуратно надел очки и осмотрел меня, сощурившись. – Как я полагаю, это неотложно? Говорите же. Только тихо, если можно.

Я нагнулся к нему и вполголоса рассказал ему, что было известно о Димитрии. Сдержанная итальянская музыка заботилась о том, чтобы ничего из моего рассказа не дошло до соседнего столика, за которым, правда, сидела лишь воркующая парочка, у которой на уме было совсем другое.