Я встал и подошел к окну. Ты знаешь это место. Снаружи, с другой стороны увитой плющом стены, можно заметить первые деревья королевского владения. Аллея, начинающаяся от ворот Сент-Антуан, протягивает свои дорожки до самого Большого канала. Там курсирует маленький поезд между Версалем и Трианоном, везущий туристов, набившихся куда только можно: глаза приклеены к объективам, увеличение на падение воды, золоченых лебедей, Большую Перспективу.

Аполлон развернут? Колесница против солнца? Латона смещена с оси? Они отдавали себе отчет в таких тонкостях? Конечно нет. Да, какая в конце концов, разница? Свежесть боскетов, равнение аллей, зеркало воды, в котором отражается позолоченный фасад дворца, – разве этого самого по себе недостаточно? Французский художник Боннар написал интерьеры и сады, освещенные солнцем, и в этом замысле был только один смысл: ухватить моменты счастья повседневности. Ленотр, в конце концов, являлся садовником и прежде всего садовником. Может быть, у него тоже не было другой цели, кроме как порадовать глаз? И только одна забота – технические ограничения? Зачем искать смысл в расположении острова Амура? Может, он был просто создан у стечения канав, которые протекали тут веками? Зачем искать смысл там, где глаз находит созерцание? Все эти историки, психоаналитики, теологи, которые в рисунках версальских садов видят высший смысл, то есть подсознательное, архитектуру, тонко спланированную инструментами пропаганды, считают средством, доносящим до мира небесную мощь, солнечную, божественную, гениального короля, – не идут ли все они по ложному пути? Может, самый ничтожный из садовников прав? Садовник, который в парках дворца видел лишь приглашение на прогулку: подышать, помолчать. Ларец, предназначенный хранить запахи цветов, величие деревьев, природную игру тени и света. Садовник, который скажет, что Версаль – это парк, а не иконология.