Пандора знала, что по всей видимости полиция ее уже ищет. Но как они смогут ее найти? Никто не знает, где она. Найти ее невозможно. Даже она сама не знает, где она. И тем не менее она, как ни странно, чувствовала себя дома. Это был не такой дом, как дом на Ранчо-парк, не такой, как в Нью-Хэмпшире, но это был новый дом, куда она переехала и который полюбила. Она удивилась этому. Пандора больше ничего не боялась. Она вошла в дом, где царили только чувства, вернее, этот дом как бы вырос вокруг нее. Это чувство дома придавали мансарде не находящиеся там предметы, хотя они теперь стали добрыми свидетелями ее жизни. Доминирующий над всем этим ящик больше не пугал ее, так же, как и мансарда, в которой он находился. Ящик в ящике. Модель самолетика, которым Уайлдмен столь загадочным способом сообщил о своем присутствии. Кожаный диванчик, на котором он распинал ее, чтобы через восторги снять боль. Ванна, символ безгрешности, была тигелем для эксперимента, смывающего его вину. Они уже не были просто предметами. Они были ее обществом.

Пандора больше не считала, что живет в тюрьме, хотя совсем не выходила на улицу. Неужели прошла уже неделя? Это не имело значения. Как долго отсутствовал Алек? Она уже и не помнила. Нет, этот дом был сделан из плоти. Эта мансарда была осознанием. Пандора не употребляла этого слова, «осознание». Слишком старомодное и мнимо интеллектуальное. Но тем не менее оно подходило к этому месту. Состояние осознания. Оно определялось мужским телом и ее реакцией на его ласки, на его прикосновения, на само его присутствие. Именно так она и стала понимать самое себя.

Она попросила Уайлдмена привязать ее к кровати. Ей хотелось, чтобы ее ласкали, а она была бы не в состоянии отвечать на его прикосновения, ей хотелось узнать, что при этом чувствуешь. Она чувствовала приближение какого-то другого оргазма, как будто взрывались все ее железы. Ее с ног до головы била дрожь. Она молча умоляла его войти в нее. Уайлдмен слышал этот молчаливый призыв. Его никогда еще так сильно не желали. Его всего трясло от глубокого, темного страха. Ее власть над ним, когда она лежала вот так, связанная, распятая, беспомощная и полностью в его власти, была полной. Он сделал ее своей любовницей. Она могла попросить его о чем угодно, он бы повиновался. Он боялся собственного оргазма: тогда кончится этот безумный порыв страсти. Желание гораздо более сильное чувство, чем его осуществление.

В эти дни и ночи, что Пандора была с ним, Уайлдмен начал понимать кое-что относительно самого себя. Если раньше он считал, что больше всего на свете хотел заниматься любовью с женщиной, то теперь поняла, что ему нужнее. Он как бы видел свою жизнь в перевернутом виде, а в этой женщине он открыл свою глубочайшую потребность: чтобы его любили, чтобы он любил, всегда. И главным было даже не его желание. Он представил себе Флоренс, она робко улыбалась, легонько касалась его руками, искала его. Ее смерть ничего не изменит. Она бы поняла. Запретное, недостижимое было ее потребностью, не его. Целью было быть любимым, быть желанным, принадлежать.