Я опустил глаза, допил виски и пошел в номер, где мне стало так одиноко, как никогда.

Сначала я посмотрел в окно: дождь, туман и какие-то смутные голубые огни города. Господи, какое же одиночество одинаковое у всех?! И каждый смотрит на снег за окном ночью и думает: блядь, это же только мне приходят в голову такие грустные и умные мысли… А на самом деле подозреваю, что те же мысли приходят время от времени как минимум к каждому двадцатому. На разных языках. Но полумиллиарду людей! Пятьсот миллионов. Невообразимое число. Вот он – экзистенциальный ужас неисключительности. Я поежился и задвинул тяжелую гостиничную штору на место.

Затем я решил погадать на монетке в 100 йен, вернется ли ко мне Маша. Я долго не мог определить, где у монетки «орел», потому что я всегда ставлю на «орла». Наконец, сообразив, я долго думал из одного броска решать или из трех. Из одного казалось решительнее, но из трех – надежнее. Так и не договорившись сам с собой, я сделал первый бросок – «орел». Yes! Но тут, сказав сам себе, что честность важнее, я продолжил серию и выпало две «решки». Fuck! Я сделал серию из десяти и получил ничью. Пять на пять.

Тогда лег на постель и стал внимательно рассматривать потолок. Мне казалось, что если я смогу переключить мысли с одиночества и Маши на монастырь, то этим я докажу сам себе, что я настоящий мужчина. А не сопливый бабник. Вместо этого я неожиданно подумал, что скоро наступит конец света. Ядерная катастрофа. Или климатическая. Или астероид какой-нибудь на нас упадет. Должен же как то парадокс Шкловского[92] сработать? Но думать о конце света, как о естественном выходе из сложившейся ситуации тоже было как-то малодушно.

Я вернулся к теме монастыря и решил, что было бы неплохо, если бы в процессе медитации на потолке гостиницы выступил какой-нибудь иероглиф, указывающий мне на то, что мне спрашивать у Окама. Чему учиться? О чем договариваться? И вообще. Уж если Бог (Провидение, Высшая сила, Fatum, what ever) гонит меня в монастырь с такой силой, что я по дороге теряю своих немногих близких людей, то неплохо бы объяснить, зачем. Пока я въезжал в то, что даже если иероглиф и проступит, я все равно его не пойму, потому что японского не знаю, я незаметно заснул.

* * *

На следующее утро в саппоровском филиале монастыря Чуодзи я объяснял двум монахам, одетым в такие же джинсы и свитер, как и я, что мне непременно нужно повидать Окама. Один из монахов спросил, откуда я. Услышав, он развел руками и спросил, почему Окам пользуется в России такой популярностью. Я этого и сам не знал поэтому просто развел руками в ответ. Наверно, это должно было означать «кто же не знает старика Крупского!».