Она не стала добавлять, насколько трудным является дело, за которое они брались. Они двинулись к дверям, оставив за спиной парня с зачесанными назад волосами обнимать свою подружку. Айзенменгер догадывался, что тому не потребуется много времени, чтобы поместить ее одеяние в конверт формата А4.

Расставшись с Беверли, он тут же отправился в хирургическое отделение. Елена лежала в четырехместной палате, основное освещение было погашено, и каждый пациент находился в собственном плохо очерченном световом оазисе. Елена спала, но очень чутко, так что, едва он остановился у ее кровати, она открыла глаза. Ей потребовалось несколько секунд на то, чтобы сосредоточиться и понять, где она находится.

У нее был такой вид, словно она подверглась бандитскому нападению и стала жертвой головорезов, скрывавших свои лица под глупыми масками и одноразовыми колпаками. Под сорочкой проглядывала легкая асимметрия груди, а из-под воротника высовывался кусок бинта. Из подмышки в стеклянную бутыль на полу тянулась резиновая трубка, из которой капала кровянистая желтоватая жидкость. В левое запястье была вставлена игла наполовину пустой капельницы.

— Привет, — произнесла она с таким видом, словно была разбужена поцелуем героя после векового сна, разве что голос у нее был не столько радостным, сколько усталым.

— Все прошло хорошо, — произнес он, подходя ближе, склоняясь и целуя ее в щеку. Лицо у нее было холодным.

— Да? — зевнула она. — Я предпочла бы, чтобы они взглянули на это с моей стороны.

Его впустили в палату в столь поздний час лишь потому, что он воспользовался своей должностью и упросил дежурную сестру разрешить ему пройти в палату, поклявшись, что пробудет там не более пяти минут.

— Прости, что не мог прийти раньше.

На ее лице появилась гримаса боли, когда она попыталась пожать плечами и изобразить безразличие.

— Я не могу остаться, — добавил он.

Впервые он был хозяином положения. Она открыла глаза:

— Спасибо, что зашел, Джон.

Он еще раз поцеловал ее.

— Я приду завтра.

Выходя, он понял, что в ее глазах стояли слезы, которые она старалась скрыть.

— Кто бы мог подумать?

Айзенменгер догадывался, о чем думает Льюи, однако предпочел не делиться с ним своими соображениями. Тот испытывал к Айзенменгеру явную симпатию, возможно, потому, что он не обращался с ним как с недоумком или отбросом общества. В результате Айзенменгер получил целую кипу кремационных свидетельств — многословных, скучных и никому не нужных документов, подтверждавших, что сожженные тела не являлись уликами в судебных разбирательствах, — и прилагавшихся к ним счетов на вполне внушительную сумму.