Светлый фон

Давай, давай, давай! Хреновы пробки! Чтоб вам провалиться!

Давай, давай, давай! Хреновы пробки! Чтоб вам провалиться!

Йен Тиллинг непрерывно сигналил, только никакого толку от этого не было. Вечером в час пик центр и окраины Бухареста превращаются в одну глухую пробку. После сегодняшнего снегопада стало еще хуже, час пик затянулся надолго. Единственным утешением служит то, что машина с Симоной тоже застряла.

Будь проклят ленивый сукин сын комиссар Раду Константинеску.

Будь проклят ленивый сукин сын комиссар Раду Константинеску.

Он снова протер лобовое стекло, глядя на расплывающиеся красные хвостовые огни ползущего впереди длинного лимузина. Сорок минут упорно старается дозвониться до знакомого офицера бухарестской полиции. Куда подевался комиссар? Уже ушел из участка? На совещании? В сортире?

Тиллинг решил, что немка повезет Симону в один из двух бухарестских международных аэропортов. Скорее всего, в самый крупный – Опени, куда он первым делом и направился. Однако их там не было. Пришлось пробиваться к другому. Жизненно важно связаться с комиссаром, чтобы задержать женщину с девочкой или хотя бы не выпускать их из страны.

Машины на дюйм сдвинулись, снова остановились. Тиллинг резко тормознул, чуть не врезавшись в хвост лимузина. Снова набрал номер Константинеску. На сей раз тот ответил:

– Да?

– Это Йен Тиллинг. Как дела?

– Мистер Йен Тиллинг, мой друг! Кавалер медали Британской империи за заслуги перед румынскими бездомными! Чем могу помочь?

– Прошу об одолжении, срочно.

Послышался глубокий вдох. Тиллинг предположил, что собеседник закуривает сигарету, и максимально быстро и доходчиво описал ситуацию.

– Знаете, как зовут эту немку?

– По сведениям английской полиции, Марлен Хартман.

– Не знаю такую. – Константинеску хрипло закашлялся. – А девчонку?

– Симона Иримия. Вы мне обещали ее отыскать, помните? Я надеялся.

– А…

Тиллинг услышал, как открывается ящик стола, в который комиссар сунул фотографии и набор отпечатков.

– Как пишется?