Сатеруэйт сделал правый разворот, и самолет лег на новый курс.

— Здесь мы перелетим через кусочек Атлантики и попадем прямо на Лонг-Айленд. Я начинаю снижаться, так что может слегка заложить уши.

Халил взглянул на свои часы: пятнадцать минут восьмого, солнце уже почти зашло за горизонт на западе. На земле внизу было темно. Халил снял солнцезащитные очки, положил их в карман пиджака и надел обычные очки.

— Я вот думаю, какое совпадение, что у вас друг живет на Лонг-Айленде, — обратился он к Сатеруэйту.

— Это точно.

— А у меня есть клиент на Лонг-Айленде, которого тоже зовут Джим.

— Но это не может быть Джим Маккой.

— Да, его фамилия Маккой.

— Он ваш клиент? Джим Маккой?

— Так это тот самый директор Музея авиации?

— Да, черт меня побери! Откуда вы знаете его?

— Он покупает полотно на моей фабрике в Сицилии. Это специальное полотно для масляных красок, но оно прекрасно подходит для того, чтобы обтягивать им каркасы старых самолетов в его музее.

— Бывает же такое! Значит, вы продаете Джиму полотно?

— Я продаю их музею. С самим мистером Маккоем я никогда не встречался, но он очень доволен качеством моего полотна. Оно не такое тяжелое, как корабельная парусина, а поскольку его нужно натягивать на каркасы, то масса материала имеет большое значение. — Халил постарался вспомнить, что еще ему рассказывали в Триполи, и продолжил: — Так как моя ткань предназначена для художников, она обладает способностью поглощать самолетную краску гораздо лучше, чем парусина. Парусина в любом случае сегодня встречается редко, ведь большинство парусов изготавливают из синтетических волокон.

— Да? А я и не знал.

Халил помолчал некоторое время, затем спросил:

— А мы могли бы сегодня вечером навестить мистера Маккоя?

Билл Сатеруэйт задумался.

— Наверное… я могу ему позвонить…

— Я не стану пользоваться тем, что он ваш друг, и не буду вести деловых разговоров. Я только хочу увидеть самолет, крылья которого обтянуты моим полотном.