– Я видел еще троих ребят, которых вы убили.

– Наркодилеры и бандиты.

– Включая парнишку, которому ты выстрелил в спину.

– Ты действительно считаешь, что парень, ошивающийся в наркопритоне с Ритмом Джонсом, мог стать чем-нибудь, кроме как обузой обществу?

– Наверное, нет. Но никого нельзя наказывать до того, как он совершил преступление. В конституции об этом говорится четко.

– Не заворачивайся во флаг. Мы видели, что делал ты, лжец поганый.

– Я кое-что понял.

– Да? И что же?

– Наказание – это не правосудие. Месть – не способ скорбеть. Каковы бы ни были законы, не нам их устанавливать.

– Может быть. Но вот что я тебе скажу. Что-то во мне замкнулось, когда я увидел ту девушку в подвале Дебуфьера, когда я держал ее в своих объятиях и смотрел, как она умирала. В этой стране за решеткой сидит столько же народу, сколько живет на всех Гавайях. Мы проигрываем войну, мой друг, если ты не заметил. Мы с Робертом начнем контратаку. Мы приведем план в исполнение. Нам не нужно голосование и прочая чушь.

– Мы так не договаривались.

– Не договаривались? Ты развалил нашу группу. Ты не справился со своей обязанностью, своим долгом перед Комитетом. Мы голосовали по Баурику. Мы признали его виновным. Пункт о самороспуске, Рэк, помнишь? Он вступает в действие, как только любой из членов Комитета нарушает протокол. Кто нарушил правила первым? Кто не казнил Баурйка?

– Я.

– Точно, ты. Теперь все кончено. Решение будет выполнено, и неважно, останешься ты в живых или умрешь.

Поворот отвертки. Тим вынул задвижку из замка.

– И можно пустить дело Кинделла в бумагорезку?

– Да. Мы предлагали помочь с ублюдком. Мы могли выяснить, кто еще замешан в деле. Ты мог пойти на это дело с нами. Но нет, ты слишком хорош для нас! Черт, вы же не хотите запачкать руки, ваша честь.

Митчелл подвинул телефон, и Тим напрягся. Хотел различить какие-нибудь звуки на заднем плане, но не смог.