– Присматриваете за нами, детектив?

– В принципе. Только что объяснял Родраннеру, что отныне мы за вас отвечаем.

Харлей твердо взглянул ему в глаза:

– Прикрываете Грейс?

– Разумеется.

– Надеюсь, черт возьми, получится лучше, чем в распроклятом торговом центре.

Джино обжег его взглядом:

– Дьявольски смелые слова для парня, у которого нет алиби на время каждого убийства.

– Дьявольски справедливые слова для парня, знавшего о подготовке двух последних убийств и не почесавшегося им воспрепятствовать.

Джино взглянул в свой бокал, мысленно сосчитал до десяти.

– Ладно, дружище, – вымолвил он наконец. – Я уже немножечко нагрузился, наверно, ты тоже, поэтому на минуточку позабыл, что дерьмо лежит не только на нашем пороге, но и на вашем.

Харлей секунду сердито смотрел на него, потом медленно опустил плечи, словно из него вышел воздух, как из лопнувшего воздушного шарика.

– Не забыл, детектив, – тихо вымолвил он. – Клянусь Богом, такого никто не забудет. Вот в чем проблема. Грейс до сих пор чувствует себя виноватой за убийства в университете, а теперь и за нынешние. Мы за нее боимся до сумасшествия. Господи, какая чертова каша!

Джино задумчиво его разглядывал. Не совсем извинение, но похоже на то.

– Вот именно, чертова каша. Пожалуй, за это я выпью. – Он поднял бокал, слегка кивнул Харлею. – Слушай, бокалы маловаты.

Харлей понял.

– Стой тут. Я знаю, где бутылки стоят.

Через десять минут, осушив еще почти пол-литра шампанского, Джино пришел к выводу, что Харлей не так уж и плох – фактически у них много общего. Оба терпеть не могут абстрактную живопись, любят розовое шампанское, обожают покушать. И Родраннер вполне славный малый, потрясающе разбирается в технике.

Они стояли плечом к плечу перед картиной, написанной смелыми кривыми штрихами, тянувшимися, как разжеванная ириска, сверху вниз, стараясь отыскать хоть какой-нибудь смысл.