Хитроумная штуковина была подвешена с помощью палки на некотором расстоянии от передней спинки больничной койки: вертикальная цепочка из шести маленьких коробочек от хлопьев «Фростед флейкс», соединенных друг с другом веревкой. Под ними висела другая коробка, претерпевшая значительные изменения; коробка была разрезана ножницами таким образом, что у нее образовалась выпуклая крышка.

– А теперь смотрите. Нет! Вы не против того, чтобы показать это в действии, мистер Краули?

Он произнес протяжное: «Ооох», и мы покатили его к кровати. Протянув руку, он старческими паучьими пальцами осторожно потянул за одну из многочисленных веревочек. В его глазах я заметил некое подобие вдруг вспыхнувшей мысли, а значит, в золе разума еще тлел яркий уголек. Дрожащими пальцами он потянул веревочку вниз, и маленькая коробка с выгнутой крышкой стала медленно подниматься со дна вверх, внутри остальных коробок. Когда она вошла внутрь верхней коробки из-под овсянки, Краули остановил ее, потянув за другую веревочку.

– Нет, вы только посмотрите! – воскликнул Джеймс, наклоняясь вперед. – Там есть маленькие дверцы!

И правда – он нажал пальцами на несколько крошечных дверок, которые закачались на ленточных петлях. За открытой дверью была видна другая дверь во внутренней коробке, в точности повторявшая первую, которая тоже свободно открывалась и закрывалась.

– Ну не чудо ли? – сказал Джеймс. – Держу пари, что вы не видели ничего подобного.

Он посмотрел на часы:

– Ох! Мне уже пора к госпоже Чу. Назначенные встречи, свидания, все, знаете ли, разные дела. До скорого, дорогуша!

Он похлопал мистера Краули по руке и испарился.

Мы остались в комнате одни с висевшей перед нами хитроумной штуковиной.

– Мистер Краули, – позвал я старика, – вам известно, что ваш сын, Саймон, умер?

Он посмотрел на меня с выражением лошади, разглядывающей человека, который ничего не понимает в лошадях, и закрыл глаза. На секунду я испугался, не скончался ли он прямо в своем кресле, но он снова открыл глаза и, глядя в сторону, вздохнул. Из его груди непроизвольно вырвался какой-то жалобный скулящий всхлип, возможно, служивший выражением глубокого горя. Мы сидели в полной тишине. Я придвинулся поближе к игрушечному лифту и осмотрел его более внимательно. Мистер Краули, видимо, пытался нарисовать снаружи и внутри каждой коробки разные знаки, которые должны были обозначать кнопки, панели, окна и какие-то другие детали лифта, назначение которых мне было непонятно. Это явно стало у него навязчивой идеей. Я посмотрел на мистера Краули и увидел, что тот спит, откинув голову на подголовник инвалидной коляски и широко разинув рот. Некоторое время я молча наблюдал за ним. При каждом вдохе и выдохе у него в горле что-то булькало и дребезжало. Через минуту его глаза слегка приоткрылись, и я, глядя на него, никак не мог понять, то ли он смотрит на меня, то ли умер. Я наклонился вперед и поднес ладонь ко лбу старика, как я обычно побуждал детей закрыть глаза и отделаться от преследующих их страхов. Своего рода утешение, даваемое дружеской рукой ближнего. Мистер Краули расслабился в своем кресле, и его дыхание стало более спокойным и глубоким. Посидев с ним рядом еще несколько минут, я тихо встал и вышел из комнаты.