– Уже несколько дней.

Глаза ее впиваются в меня, как металлический зонд.

– Но ты и не принимаешь лекарства, верно?

Мне не хочется отвечать, но я признаюсь:

– Нет.

– Как долго?

– Не знаю точно. Неделю, может быть.

Она качает головой.

– Мне не нравятся механические аналогии, но сейчас это единственное, что приходит мне на ум. Я смотрю на тебя и вижу перед собой машину. Идут все биологические процессы, но тебя здесь нет. По рассказам, ты чувствовала себя так, когда занималась сексом.

– Я помню, но сейчас дело не в этом. Я становлюсь такой, когда работаю.

– Всегда?

– Да.

Ханна переводит взгляд на дверь, как будто услышала шаги возвращающегося Кайзера.

– Я тоже иногда бывала такой, когда училась в медицинской школе. Но ты чем-то отличаешься от меня. И это все равно ненормально, чтобы ты там себе ни говорила. Ты не можешь делать вид, что не состояла в близком родстве с Энн. Ты была и есть ее родственницей. В том смысле, что прошлое никогда по-настоящему не становится прошлым, как утверждал Фолкнер. Он говорил, что если бы прошлое действительно оставалось прошлым, в мире не было бы скорби и печали. Энн была твоей близкой родственницей, Кэт, и она лишила себя жизни. О чем ты и сама подумывала неоднократно.

– Я должна узнать правду, Ханна. Это единственное, что помогает мне сейчас сохранить здравомыслие.

Она не отводит взгляда.

– В самом деле?

– Это моя единственная надежда.

Открывается дверь, и входит Кайзер, держа в руках несколько фотографий размером восемь на десять дюймов. Не оставляя себе возможности передумать, я хватаю их и бегло просматриваю, как всегда поступала с фотографиями с места преступления.