— Жертвы, а не убийцы, — сказал Майло. — Значит, почти наверняка они мертвы.
— Вспомни две фотографии, которые предшествовали посмертному снимку Джейни. Мертвый чернокожий парень и раздавленная белая женщина, пациентка сумасшедшего дома. Быть может, человек, пославший нам альбом с фотографиями, пытался рассказать о судьбе Кэролайн и Бернса.
— Вот только черному парню на снимке за сорок — столько же было бы Бернсу, доживи он до настоящего времени. — Майло собрался сесть в машину и взялся за дверную ручку. — Мне просто необходимо поломать голову над этими вопросами. Пока.
— И все?
— О чем ты? — удивился Майло.
— Ты поедешь в одну сторону, а я в другую? — осведомился я. — Ты чего-то не договариваешь?
Он ответил не сразу, что само по себе уже послужило ответом.
— Как бы я хотел, чтобы мне было что скрывать от тебя, Алекс. Послушай, я бы с удовольствием до самого Второго пришествия обсуждал с тобой различные теории, но так мы не продвинемся ни на шаг в расследовании убийства Джейни.
— А как продвинемся?
— Мне необходимо подумать.
— В одиночестве?
— Иногда помогает, — заявил Майло.
Страшно обиженный на Майло, я сорвался с места, пытаясь понять, что он может от меня скрывать. А когда вспомнил, что ждет меня дома, обида превратилась в тоску. Неожиданно я обнаружил, что, низко склонившись над рулем, гоню в неизвестном направлении.
Ничего не может быть хуже большого дома, в котором остаешься один. Но виноват в этом только я сам.
Несмотря на мудрый совет Берта Гаррисона, я все испортил. Как и большинство профессиональных психиатров, старик не склонен давать советы, когда его не просят, однако он нарушил правила и предупредил меня относительно Робин.
Он что-то почувствовал — какие-то нюансы приступа моей надвигающейся глупости? Проклятие, ну почему я его не послушал?
Вой клаксонов заставил меня вздрогнуть. Я стоял на перекрестке Уолден и Сансет, и, судя по всему, прошло уже несколько секунд после того, как загорелся зеленый свет. Симпатичная молодая женщина, сидевшая за рулем «фольксвагена-гольфа», посчитала это достаточным поводом для злобной гримасы и непристойного жеста.