— Помяни мое слово, так и будет! Они не должны сидеть в тюрьме. Именно твои люди засадили их туда, используя грязные методы. Если раньше я этого не знал, то теперь знаю наверняка, как знаю, что в груди у меня бьется сердце. И я выведу их на чистую воду, клянусь Богом! Они заработают себе по геморрою к тому времени, когда выберутся из того места, куда я собираюсь их засадить!

— Тише, старик, — шипит Робертсон. — Не забывай, где находишься.

— Я-то знаю, где нахожусь. А ты?

Повернувшись, он делает шаг в сторону. Я хватаю его за плечо и останавливаю. Он должен выслушать, что я сейчас ему скажу.

— Они действуют грязными методами, Джон! Они пагубно на тебя влияют. Говорю тебе это как друг. Если бы ты не утратил способность соображать и мыслить логически, то мог бы избежать неприятностей и отделаться легким испугом.

Он внутренне напрягается. Если его хорошенько завести, он способен показать кому угодно, где раки зимуют.

— Все равно теперь уже поздно, — отвечает он. — Я чист перед законом, как и мои люди, и какой бы бред собачий ты ни нес, все останется так, как есть!

— Это не бред собачий, и ты это знаешь, черт побери!

— Нет, вздор, готов побиться об заклад своей карьерой! Я ставлю только на верняк!

— Верняка в природе не существует, старина. Он отходит от меня еще дальше, затем оборачивается.

— Не думай, что отныне можешь рассчитывать на какое-то особое к себе отношение. Ты выполнял свой долг гражданина. И тебя никто не принуждал.

Я открыто смеюсь ему в лицо. После всего, что произошло, нужно быть редкостным ханжой, чтобы произнести подобные слова.

— В следующий раз, когда будешь мне звонить, я это вспомню.

Приехав домой, я сжигаю свою одежду и убираю пепел. Потом, прихватив картонку с шестью бутылками пива, иду в ванную, чтобы принять душ, и в течение часа яростно растираю тело и раз шесть по меньшей мере мою голову.

— Иди сюда, к папе.

Я лежу на спине в своей кровати, у себя дома. До этого я съел восхитительный домашний обед: бефстроганов с гарниром из неочищенного риса и свежей зеленой фасоли, салат и яблочный пирог с мороженым. (Плюс вино — бутылка коллекционного «Мондави Кабернэ» урожая 1985 года, приберегаемая для особого случая. По-моему, то, что я выбрался из тюрьмы целым и невредимым, может считаться особым случаем.) И все, даже яблочный пирог, собственными руками приготовила моя любимая.

Она кончает, цепляясь мне за волосы, все ее тело, напрягшись, извивается в оргазме. «Черт! — шепчет она, — Господи, как хорошо!» Все те фразы, которые непроизвольно вырываются, когда ты на седьмом небе от удовольствия, ласкают мой слух. Я прижимаю ее к себе, страстно целую ее влажные, липкие волосы, облизываю ее всю, нежно щекоча языком клитор, она снова кончает. Как же это здорово доставлять удовольствие любимому человеку! У меня мелькает мысль о тех мужчинах в тюрьме, которым до конца дней своих уже не поласкать женщину. При этой мысли я начинаю дрожать, словно в ознобе. Мэри-Лу подвигается ко мне и накрывает рукой мой член. «Расслабься, малыш, — успокаивает она меня, — все уже позади». Она прижимается ко мне всем телом, оставляя руку там, где она лежит, и на душе у меня становится легко и спокойно.