На какое-то время самоистязание превратилось в манию. Я изливала Бобу Блоку душу, всячески порицая и унижая себя. Но постепенно острое осознание собственной вины несколько смягчилось. И верх взял инстинкт самосохранения. Я поняла, что если хочу спасти своих детей, то должна думать о будущем.

Однажды в Америке у нас с Кэти состоялся очень важный разговор. Мы путешествовали по Йосемитскому национальному парку. И, поднявшись на одну из смотровых площадок, любовались окружающими красотами.

– Все в порядке? – спросила я дочь.

– Да, все нормально, – ответила она без особого энтузиазма.

– Может, поговорим?

Кэти опустила голову. Она долго молчала. Наконец медленно произнесла:

– Иногда мне кажется, что у меня неправильные мысли…

Это она о смерти Гарри.

– Понимаю, – сказала я.

– Но это ужасно. Ужасно, что эти мысли приходят мне в голову.

– Ничего ужасного. Мне они тоже приходят в голову.

– Правда?

– Да. Временами я рада, что он умер.

Видимо, ей трудно было поверить мне. Она инстинктивно покачала головой.

– Да, – настаивала я, – он был так тяжело болен и несчастен, что уход из жизни для него стал спасением. Так ему легче.

В Америке мы вообще много говорили с Кэти о болезненной психике Гарри. К подобным разговорам нас подталкивал Боб Блок. Он полагал, что таким образом нам легче будет объяснить себе странности поведения Гарри и привыкнуть к мысли о его смерти.

Но тогда, на смотровой площадке, Кэти еще не хотела расставаться со своим комплексом вины.

– Я все еще считаю… что это моя вина.

– Твоя вина? О чем ты говоришь, девочка! Как можешь ты считать себя в чем-то виноватой? Никакой твоей вины здесь нет.

– Но мама… Я…