— Крестоносец берет на себя всю тяжесть ноши! — Улыбнувшись, он приставляет ствол револьвера к собственному виску. — Ты подхватишь мое тело, когда я упаду?

— Нико, не делай….

— Ты подхватишь меня, когда я упаду? Когда я лишусь милости и покровительства… крестоносец станет свидетелем…

Он опускает револьвер, затем поднимает его снова и прижимает к виску. Я слышу, как стонет Лизбет.

— Господь послал тебя, чтобы ты спас и ее, не так ли? — Он как зачарованный смотрит на меня, по-прежнему держа револьвер у виска. — Спаси же и меня, мой ангел.

Позади нас взревывает гудок локомотива. Он так близко, что сирена почти оглушает. Нико крепко сжимает губы, чтобы показать, что не дрогнет. Но я вижу, как набухают желваки у него на скулах. Для меня рев сирены — всего лишь источник непривычного шума. Но Нико потрясен до глубины души, он растерян, ему страшно, и он не знает, что делать дальше. Глаза у него расширяются, и он направляет револьвер на меня, чтобы не дать мне убежать.

Но мне плевать.

— Я невиновен, — говорю я и делаю шаг к нему. Он знает, что это предостережение.

— Невиновных не бывает, папа.

Папа?

— Да смилуется Господь над моим сыном, — продолжает он, и ствол револьвера смотрит мне в грудь, потом поднимается к голове и снова опускается к груди. Нико плачет. Ему больно.

— Ты ведь понимаешь меня, папа? — рыдает он. — Я должен был так поступить. Они сказали мне… Мама сказала, чтобы я следовал предначертаниям Книги! Пожалуйста, скажи мне, что понимаешь меня!

— Д-да, — бормочу я, положив руку ему на плечо. — Конечно, я понимаю. Сынок.

Нико громко смеется, хотя слезы по-прежнему ручьем текут у него по щекам.

— Спасибо тебе, — говорит он, едва сдерживаясь и сжимая в ладони четки. — Я знал… Я знал, что ты станешь моим ангелом.

Развернувшись, я смотрю в просвет между кустами. Римлянин целится из пистолета в лежащую на земле Лизбет.

— Нико, за мной! — говорю я и отступаю от него. Все, что мне нужно, это…