Взяв первую страницу, я пытаюсь читать, но буквы никак не желают складываться в слова.

— Примерно так я все и запомнил, — выдавливаю я.

— Вы уверены? Не стоит ставить свое имя под чем-то, в правдивости чего вы сомневаетесь.

Затолкай в эту комнату хоть сотню свидетелей — ни один из них не услышал бы в его словах скрытый смысл. Но я слышу.

— Я уверен.

— В таком случае большое спасибо. У вас найдется перо?

— На письменном столе.

— Ах! Вот и оно. И чернила свежие! Здесь у вас все такое новое.

Поставив передо мной письменные принадлежности, он — кто знает зачем — отворачивается. Я бы решил, что из милосердия, если бы не спина: каким-то образом она настораживает больше, чем выражение его лица. И, скользя пером по бумаге, я чувствую это — в каждой букве и каждом росчерке.

— Готово? — певуче вопрошает он.

Видок с непроницаемым лицом изучает подпись. Закончив, кладет рядом с листком записку отца. Некоторое время сравнивает документы. Потом, кивнув, убирает все в бумажник.

— На этом, пожалуй, можно закончить, — спокойно произносит он.

Он уже почти у самой двери, когда ко мне возвращается дар речи.

— Шеф!

Одно-единственное слово как будто создает вокруг нас особое пространство. Я впервые обращаюсь к нему так.

— Зачем вы взяли меня с собой?

— Взял куда?

— В Сен-Клу. Я ведь не был вам нужен. Вы понимали, что я буду только путаться под ногами. И вообще — почему вы с самого начала решили привлечь меня к расследованию?

В его глазах можно прочесть многое. Там и сожаление, и насмешка, и грусть. И что-то наводящее на мысль о ярости.

— Это как с любым путешествием, Эктор. В компании оно проходит веселее. — Видок нахлобучивает шляпу. — А теперь, думаю, оно закончилось.