И вот он лихорадочно просматривал фотографии, сознавая, что в любой момент может увидеть знакомые черты Сибиллы. Поскольку она была похожа на натурщицу Мане, как и остальные жертвы, Жан несколько раз чувствовал, как на лбу у него выступает холодный пот: на мгновение ему казалось, что он узнал ее. Но это была не она. Надежда еще теплилась.

Стоящая здесь же, на полке, возле нагромождения всех этих кошмарных снимков, керосиновая лампа еще горела, несмотря на то что день был в самом разгаре. Жан снял с нее стеклянный колпак. В комнате никого не было, кроме Жерара, Анжа и его самого. Он поднес фотографию юного музыканта из военного оркестра к язычку пламени, так чтобы сначала сгорела верхняя часть. Бумага вспыхнула и начала сворачиваться. Постепенно голубовато-оранжевое пламя пожирало снимок — пилотку, кошмарное лицо, музыкальный инструмент, руки, — и вокруг распространялись черный дым и едкий запах сгорающих химикатов.

— Но что ты делаешь? — с беспокойством спросил Жерар.

— Уничтожаю работу этого безумца, — коротко ответил Жан, кивнув на труп Фавра.

Жерар осторожно дотронулся до руки друга.

— Но это ведь улики. Нельзя этого делать, — сказал он, слегка усиливая давление.

Жан убрал руку. Конечно, это улики. Но нельзя допустить, чтобы эти адские творения пережили своего создателя — иначе он будет по-прежнему жить в них. Так что же делать? Как выбрать между необходимостью их уничтожить и той пользой, которую они могут принести полиции? Жан решился на компромисс и поспешно стал отбирать из всех снимков наиболее невыносимые, запечатлевшие трупное разложение в заключительной стадии; очевидно, это доставляло извращенное удовольствие фотографу, способному дожидаться этой стадии и любоваться постепенной деформацией лиц, исчезновением всех черт, всякого выражения, последних следов человеческого облика. Несколько «репродукций» «Завтрака на траве» с двумя разными моделями — Анриеттой Менар и, судя по всему, той женщиной, чей труп был обнаружен в Экс-ан-Провансе. Другие фотографии, другие женщины, убитые этим чудовищем, — но Сибиллы среди них не было. Значит, она все еще жива! Теперь он понимал замысел Фавра: сделанные им фотографии одной и той же жертвы как бы представляли собой этапы работы художника в обратном хронологическом порядке, от грубого эскиза — то есть лица, полностью деформированного разложением, — к четким линиям и контурам, которые еще сохранялись у моделей в первые часы после смерти.

Жан принялся лихорадочно сортировать фотографии, разделяя их на те, по которым жертв еще можно было опознать, и те, где лицо каждой из них уже полностью утратило очертания. Вторую стопку он сунул в одну из угольных печей, расположенных в ряд в центре комнаты. Затем он вернулся к шкафу и начал выдвигать ящики. В третьем он нашел то, что искал: негативы. Матрицы, которые позволяли воспроизводить изображение до бесконечности (или почти). Их он тоже сунул в печку. Затем продолжил свое занятие, открывая ящики и выгребая оттуда все негативы, которые находил. Его лихорадочный взгляд различал в них пародии на картины Мане, знакомые силуэты с темной кожей и белыми глазами, среди спектра всевозможных оттенков серого, свойственных негативам. Работа безумца… Жан и сам, устраивая это аутодафе, смеялся как безумный.