Нужно было все уничтожить, не оставить ни одного негатива, который позволил бы Люсьену Фавру посмеяться над ними с того света. Запихивая в печь последние негативы с помощью щипцов для угля, Жан покосился на мертвое тело Фавра и снова издал лихорадочный смешок. На мгновение ему представилось, как Фавр начинает корчиться и вопить, как его рука судорожно тянется к револьверу, как он поднимается и набрасывается на него… Нет, не может быть и речи о том, чтобы эти несчастные послужили увековечению его памяти. Жан смотрел, как огонь пожирает негативы. Должно быть, из трубы сейчас выходит едкий дым… Жану казалось, что он различает мельчайшие угольки, смешавшиеся с пеплом. Но это была только иллюзия. Благодаря притоку воздуха, свободно проникающему внутрь печки, поскольку Жан не закрыл заслонку, все сгорало очень быстро. Печи напоминали о кузницах папаши Фавра, из которых вышло его огромное состояние… Теперь в том же самом пламени исчезало и то, на что его презренный наследник потратил это состояние и свою собственную жизнь. Как будто сама душа Люсьена Фавра корчилась в огне среди горящих негативов…

Услышав в коридоре шаги, Жан закрыл заслонку и обернулся. Стоя на пороге мастерской, за ним наблюдал Нозю. Затем инспектор заметил шкаф с выдвинутыми ящиками и направился к нему. Со своего места Жан не видел лица инспектора, но видел, как его длинные руки перебирают фотографии и подносят их ближе к глазам — скорее всего, он пытался идентифицировать жертвы.

— А сейчас вам лучше бы погасить огонь, — сказал он, не оборачиваясь.

Это было предупреждение. Нозю понимал Жана, но не мог позволить ему сжечь все улики.

— Итак, вы не нашли среди них свою жену?..

Жан не произнес ни слова в ответ. Он отошел от печи, и внимание его невольно переключилось на «картину», все еще остававшуюся в центре комнаты, и прежде всего — на Обскуру.

Проследив за ее ничего не выражающим взглядом, он увидел, что глаза ее направлены в сторону камеры, стоящей на штативе. Под воздействием мгновенного импульса Жан приблизился к камере, обошел штатив, стараясь не задеть труп, потом, после некоторого колебания, приподнял черную ткань и, нырнув под нее, заглянул в объектив.

С первого взгляда ему показалось, что эта репродукция «Олимпии» представляет собой точную копию оригинала, разве что насыщенные краски картины уступили место другим, более тусклым — видимо, такой эффект возник из-за линз объектива. Потом он заметил опрокинутое чучело кошки и неестественно склоненную набок голову негритянки — можно было подумать, что ей проломили затылок. Двух этих деталей оказалось достаточно, чтобы разрушить иллюзию, которую Фавр, без сомнения, стремился создать.