Ему приходилось видеть сифилитиков в последней стадии болезни. Начиная с собственной матери, умершей в жестоких мучениях. Только за то, что вскормила наследника Фавра… Единственной благодарностью семьи Фавр было то, что ей выделили жалкую комнатушку, чтобы не околела в больнице или прямо на улице, и пообещали позаботиться о будущем ее сына. Сам он видел свое будущее гораздо более блестящим, чем уготованная ему участь слуги семейства Фавр.

В конце концов мать уже едва могла пошевелиться — любое движение давалось ей с огромным трудом. Медики говорили о двигательной атаксии — расстройстве координации движений. При ходьбе она судорожно выбрасывала вперед ноги одну за другой, и создавалось впечатление, что бедро и голень никак не связаны друг с другом. Бедная мама… Не говоря уже о том, что ее мучили адские головные боли, которые, по ее словам, были еще страшнее, чем если бы ей в голову ввинчивали сверло.

Из-за этого он на всю жизнь сохранил неугасимую ненависть к своим господам. Он придумывал множество способов отомстить им и компенсировать себе ущерб по-настоящему. В гробу он видал их былую «признательность»…

Для этого ему нужно было оставаться рядом со своим молочным братом и вести себя так, чтобы связь между ними никогда не ослабла. Слабоволие и беспомощность Люсьена ему в этом помогали. Даже во время визитов в публичные дома он стал необходим: в его обязанности входило заменять своего господина, поскольку чаще всего усилия Люсьена ни к чему не приводили, или довершать случку — чтобы его брат мог сохранить лицо.

Пока Жюль Фавр был еще жив, Клод не мог развернуться в полную силу. Старик был слишком бдителен, слишком суров. Но вот после его смерти… О, теперь у него были развязаны руки. Теперь он только и делал, что всячески развивал и поощрял порочные наклонности Люсьена. Он ведь прекрасно его знал — единственный товарищ его детских игр… Он знал, что Люсьен никогда не мочится ровно, а еще — что член у него едва стоит. Люсьен, который после первого их визита в бордель вернулся домой вялым, точно устрица… Клод знал его, как никто другой, и очень рано понял, что имеет дело с существом бесхребетным и в то же время крайне тщеславным. С человеком, у которого проблемы с женщинами, и поэтому он предпочитает видеть их мертвыми в своей студии, напротив фотокамеры, а не живыми в своей постели.

Когда Люсьен впервые начал проявлять творческие амбиции — лет примерно в восемнадцать — и только и говорил, что о Лувре, картинах, красках и мольбертах, Клод испугался, что потерял его. Получалось, что все предыдущие годы потрачены впустую. Но вскоре, после истории с конным портретом Нелли Фавр, Клод понял, что как раз наоборот, все оборачивается к лучшему и он сможет извлечь для себя выгоду из новой ситуации. Нужно было лишь использовать смертельную обиду Люсьена в собственных целях. Клод утешал, льстил, говорил о непризнанных гениях… Поездка в Прованс предоставила первую возможность для осуществления его замысла. Только нужно было позаботиться о том, чтобы не испачкать руки. После того как удалось выкопать труп, остальное было уже просто.