Но Тобеле уже не было жарко. Напротив, его колотил озноб, как будто по телу проходил грозовой фронт.

Холод замораживал мысли, и они превращались в куски льда; как айсберги, всплывали в сердце давно забытые образы, вернее, образы, которые он с давних пор стремился забыть. А в глубине души шелестел шепоток: «Пропали без вести».

…Отец стоит на кафедре; жарко, его лоб покрыт мелкими бусинками пота. Одна рука простерта над паствой, другая, ладонью вниз, покоится на белоснежных страницах большой Библии. Высокий человек в строгой черной мантии; возвысив голос, он гневно обличает пороки своих прихожан:

— Что посеете, то и пожнете! Так говорится в Библии. Это Слово Божие. А что же мы сеем, братья и сестры, что мы сеем? Мы сеем зависть, мы сеем ревность. И ненависть. И насилие. Мы сеем, каждый день сеем зло в полях нашей жизни и сетуем, что зло возвращается к нам. Господи, почему? За что? Мы приходим в такое смятение, как будто это Он приготовил нам горькую чашу. Мы так легко забываем. Но мы получили то, что посеяли.

…В Амстердаме воздух тяжел и мрачен, как его настроение. Тобела бродил по переполненным улицам, закутавшись в толстое серое пальто. Из дверей доносились звуки рождественских гимнов; там было тепло. Крутясь на тротуарах, пестро разодетые румяные дети звонко смеялись, их смех звучал, как колокольчики. И только он один был мрачен, не находил себе покоя. Целую неделю его мучили воспоминания о том, как он убил человека в Мюнхене. Ему было стыдно, и он никак не мог отделаться от чувства вины. Так нельзя вести войну. Его внимание привлек крошечный магазинчик на углу, напротив канала. Сначала он заметил в витрине плетеную корзину, в которой лежала горка страусиных яиц. На их овальные, кремово-белые стенки были нанесены псевдобушменские рисунки. Магазинчик назывался «Курьезы из Африки». Вглядевшись, Тобела увидел резные деревянные маски, картины — резьбу по дереву, знакомые фигурки матери и ребенка, аккуратный рядок гиппопотамчиков и слоников из слоновой кости. Вот такая Африка в миниатюре, подходящая для европейской гостиной. Ручная, стерилизованная Африка, запекшаяся рана, перевязанная белым капиталистическим бинтом. Многочисленные племена, языки и культуры, низведенные до уровня жутких размалеванных масок и крошечных белых фигурок из слоновой кости.

И вдруг он увидел в углу ассегаи и щиты из воловьей шкуры — пыльные, полузабытые. Тогда он толкнул дверь и вошел. Звякнул колокольчик. Тобела выбрал один ассегай, повертел в руках. Деревянное древко было гладким, металлический наконечник — очень длинным. Отполированное, блестящее острие покрывали крошки ржавчины.