Репортеры оказались на удивление вежливыми. В дверь не ломились, не заглядывали в окна, не тормошили соседей, а терпеливо ждали нашего появления. Когда мы въехали на аллею, они плотно обступили нашу машину, фотографируя и выкрикивая вопросы. Мы прошли в дом, опустив головы. Вряд ли репортеры ожидали чего-то иного.

В последующие дни их ряды заметно поредели. Первыми, в тот же вечер, уехали телевизионщики, следом за ними, один за другим, потянулись и газетчики, пустившись в погоню за новыми сенсациями, пока, наконец, к концу недели, двор совсем не опустел. Внезапно стало очень тихо, и лишь темные овальные отпечатки подошв на снегу да помятые пластиковые стаканы и обертки от сандвичей, валявшиеся вдоль обочины, напоминали о недавнем нашествии.

Похороны прошли чередой: во вторник хоронили Ненси, в среду — Сонни, Лу — в субботу, а Джекоба — в понедельник на следующей неделе. Траурные церемонии проходили в церкви Сэйнт-Джуд, и я присутствовал на каждой.

Репортеры не обошли своим вниманием и эти скорбные мероприятия, так что я опять имел удовольствие лицезреть себя на экране телевизора. И не переставал удивляться своему перевоплощению. Выглядел я мрачным и подавленным, тяжело переживающим обрушившееся горе, серьезным и величественным в своей скорби; в жизни мне еще не доводилось испытывать подобные чувства.

У Джекоба не было костюма, так что мне пришлось купить, иначе не в чем было бы положить его в гроб. Хотя, в общем-то, все это не имело значения — Джекоб никогда не надел бы костюма, — но мне почему-то доставляло удовольствие видеть его хорошо одетым. В костюме он выглядел моложе, даже стройнее; коричневый пестрый галстук был завязан под подбородком, из нагрудного кармана пиджака торчал накрахмаленный платочек. Хоронили его в закрытом гробу — как и всех предыдущих, — но до начала панихиды мне удалось повидать брата. Гример хорошо поработал над его лицом; угадать, как прошли его последние предсмертные минуты, было невозможно. Глаза его были закрыты, на носу сидели очки. Я несколько секунд смотрел на брата, потом поцеловал его в лоб и отступил назад, позволив молодому служителю с белой гвоздикой в петлице подойти к гробу и привинтить крышку.

Сара пришла на панихиду с Амандой, и ребенок, уткнувшись матери в грудь, хныкал не переставая. Время от времени Аманда вдруг заходилась в крике, и он эхом разносился под низким куполом церкви, напоминая отчаянный вопль заточенного в темницу. Сара качала ее, забавляла, напевала песенки, что-то шептала на ушко, но ничего не помогало. Аманда отвергала все попытки утешить ее.