По матери я совсем не скучала, хотя это, наверное, звучит ужасно. Но было так приятно полностью заполучить в свое распоряжение папу, что Молбри и вся моя прежняя жизнь представлялись мне чем-то далеким и невероятным, словно это случилось не со мной, а с какой-то совсем другой девочкой. И когда наконец я поняла, что с папой не все в порядке, что он медленно теряет рассудок и мы никогда уже не встанем на ноги, я как умела старательно ограждала его до тех пор, пока за нами не пришли.

Отец всегда был человеком тихим, спокойным. Но теперь он полностью оказался во власти депрессии. Сначала я думала, что это у него от одиночества, и старалась всячески подбодрить и развеселить. Однако день за днем он все больше отдалялся от меня, становился все эксцентричнее и настолько теперь зависел от музыки, что даже поесть или поспать порой забывал; он постоянно рассказывал одни и те же старые истории, играл одни и те же старые пьесы на стоявшем в холле пианино или слушал их на растрескавшемся старом стереопроигрывателе — «К Элизе» и «Лунную сонату» Бетховена или «Фантастическую симфонию» Берлиоза, особенно часть «Шествие на казнь». И хотя я изо всех сил старалась о нем заботиться, он постепенно ускользал от меня — в молчание.

Через полтора года у него случился первый удар; к счастью, я оказалась рядом. Именно я нашла его лежащим на полу. Как сказали медики, это был довольно легкий инсульт, пострадали только речь и левая рука. Откуда врачам было знать, как важны для папы его руки — ведь именно с помощью музыки он общался со мной, когда не мог выразить себя с помощью слов.

В общем, это и стало концом нашей игры в прятки. Весь мир узнал, где мы скрывались. И нас моментально развели в разные стороны: папу в реабилитационный центр близ Молбри, а меня в какой-то чужой дом, где я вытерпела целых пять лет, ни на минуту не задумываясь о том, что кто-то оплачивал наши счета, кто-то заботился о нас, не догадываясь, что доктор Пикок давно уже нас выследил.

Впоследствии мне стало известно об их переписке с отцом; доктор Пикок неоднократно предпринимал попытки восстановить с ним контакт, но папа отказывался отвечать. Почему доктору Пикоку была небезразлична наша судьба? Возможно, он чувствовал вину перед своим верным старым другом или испытывал жалость к маленькой девочке, невольно угодившей в эпицентр трагедии.

Так или иначе, а именно он содержал нас и следил за нами издалека, пока наш дом стоял пустой, заброшенный и нелюбимый, до самого потолка набитый воспоминаниями и запертый, как нежеланный подарок, который так и остался нераспакованным.