— Ничего страшного. Ты ни в чем не виновата.

— Ты только открой нам правду, Эмили.

Представьте, каково ей пришлось. Привычная жизнь вдруг круто переменилась. Доктор Пикок оказался под следствием, родители стали жить порознь, люди постоянно задавали ей вопросы, и, хотя все твердили о ее невиновности, она постоянно думала: «А что, если я все-таки в чем-то виновата?» Ведь маленький белоснежный комок ее лжи вызвал настоящую лавину…

— Послушай цвета…

Ей хотелось сказать, что все было ошибкой, но она, понятно, уже опоздала. Им нужно было, чтобы она продемонстрировала свои способности в отсутствие доктора Пикока и своей матери, Кэтрин Уайт; они хотели раз и навсегда понять, ложь это или правда, подтвердить или опровергнуть заявление о том, что Эмили — фальшивка, жалкая пешка в игре лживых и алчных взрослых…

Именно поэтому снежным январским утром Эмили оказалась в Манчестере вместе со своим мольбертом и красками. Ее поставили в центре просторной сцены, под жаркий свет софитов, лупивший ей прямо в макушку, ее окружила толпа фотографов, а из динамиков полились звуки «Фантастической симфонии» Берлиоза. И в это мгновение случилось чудо: Эмили услышала цвета…

Это, безусловно, самая известная ее работа. «Фантастическая симфония в двадцати четырех конфликтующих тонах», отчасти напоминающая творения Джексона Поллока или Мондриана[43] своей мрачностью и той огромной серой тенью, что наползает на освещенную середину холста подобно руке Смерти, занесенной над ярким цветущим лугом…

Во всяком случае, примерно так писал Джеффри Стюартс в послесловии к своей следующей книге-бестселлеру «Загадка Эмили». Эта книжка тоже имела невероятно высокий рейтинг, хоть и представляла собой очередную мешанину из уже изложенных в первой книге фактов. Зато она была снабжена послесловием, где были описаны события, случившиеся после публикации. Благодаря выходу книги эксперты вновь проявили активность и продолжили обсуждение этой занимательной истории, привлекая специалистов из всех смежных областей — от искусствоведения до детской психологии, — которые яростно сражались друг с другом, желая доказать правоту своей теории, противоречащей всем остальным.

У каждого лагеря имелись приверженцы, среди которых встречались как циники, так и истинно верующие. Детские психологи восприняли упомянутую работу Эмили как символическое выражение ее страхов, исследователи паранормальных явлений — как предвестник смерти, искусствоведы увидели в изменении ее художественного стиля то, что многие из них уже тайно подозревали: сначала синестезия Эмили была чистым притворством, и в таких работах, как «Ноктюрн в алых и охряных тонах» и «Лунная соната под звездами», проявилось творческое влияние ее матери Кэтрин Уайт, а отнюдь не самой Эмили.