— Мы будем знать, где ты?

— Для вас гораздо безопаснее, если не будете. В самом деле. Ты честно скажешь: «Я не знаю». Я не хочу, чтобы у вас из-за меня были неприятности.

— Неприятности, — повторил отец. — Мой Бог, Сет.

Однако теперь, когда контуры будущего уже были определены и пути назад отрезаны, в его голосе не звучало никаких жалобных ноток. Такой вариант вполне устраивал его. И он никогда и ни о чем не догадается. Если бы не боль в душе из-за утраты денег, отец рассматривал бы все это как идеальную сделку.

— Как мама?

— Она ничего не знает.

— Ну и прекрасно. Послушай, все утрясется.

— Я буду молиться, — ответил отец.

Разговор закончился, но я долго еще сидел у телефона. Я чувствовал себя выжатым как лимон. Все было кончено. Во всех отношениях. Я сделал самую грязную часть работы, и все остались живы. Ни к кому не пришлось вызывать коронера. Никто не узнал, что его предали. Теперь я ждал, когда же наконец во мне родится доселе неизведанное чувство свободы, избавления. В комнате слегка пахло выхлопными газами, которые заносил сюда ветер, трепавший шторы.

— Знаете, Сет, в жизни много жестокости, может быть, даже чересчур, — сказала Джун. — Вот, например, хирург, который спасает тебе жизнь — в нем тоже есть небольшая частичка, которая получает удовольствие от вида крови, появляющейся из-под скальпеля.

— О ком из нас мы сейчас говорили? — спросил я, хотя у меня и так не было никаких сомнений на сей счет.

Отчаянная хандра перешла в неврастению. Я сделался опасен. Я должен был осознать этот факт, и никакого удовольствия мне это не доставило. Я уже ощущал тот мрачный груз, который будет давить на меня всякий раз, когда я буду вспоминать данный эпизод, сколько бы лет ни прошло. Однако для Джун, насколько я мог видеть, эпохальные события были насущной потребностью. Она не могла жить без них: яркие огни рампы, она на сцене, гром аплодисментов. Вещи, которые взрываются. Резкие перемены. Катастрофы. Новый любовник. Ее натуру оказалось постигнуть легче, чем я думал раньше.

— Я пыталась объяснить вам свое отношение к происходящему, — сказала Джун. — Когда я думаю об этом, у меня возникает какое-то невероятное ощущение причастности к чему-то очень важному, прежде всего для очень многих людей, а потом уже для меня. Я знаю, это вызывает у вас отвращение. И вижу, как вам нелегко все далось, и вы мучаетесь, изводя себя сомнениями. Да, это очень болезненно. Однако все мы должны приносить жертвы на алтарь революции.

Зазвонил телефон. Джун подняла трубку и, не сказав ни слова, молча выслушала сообщение. Положив трубку, повернулась ко мне.