Во время слушания в зал суда вошел Лойелл Эдгар, одетый в ту же самую спортивную шерстяную куртку, что и вчера. У него мрачный вид. Судя по красным, воспаленным глазам, он, как и я, не спал всю ночь. Логично было бы ожидать, что влиятельного политика и пользующегося славой реформатора будет сопровождать свита, однако Эдгар явился один. Быть судьей и быть сенатором штата, наверное, одно и то же. Эдгар уселся на стул, одиноко стоявший за обвинительским столом. Этот стул время от времени занимает Джексон Айрес. После вчерашнего заседания Эдгар и Мольто явно избегают друг друга. Пока что все внимание Эдгара, похоже, поглощено преступлением дня. В то время как конвоиры выводят четверку несовершеннолетних преступников из зала, Эдгар осмысливает мой вердикт, и его лицо озабоченно хмурится. Это то же самое выражение лицемерного сочувствия, которое Зора всегда приберегала для своих противников, презрение высшего духа. Эдгар, так ловко и недвусмысленно выразив свое отношение, отводит взгляд в сторону, а я чувствую себя сильно уязвленной.

«Эй ты, не смей отворачиваться! — хочется мне крикнуть ему. — Ведь именно ты науськивал эти меньшинства на систему, подбивал их к восстанию, рассчитывая, что вот так, одним махом, с помощью обычного насилия удастся изменить мир. Глупые и вредоносные грезы. Война, которая началась в 1965 году — война на улицах, за которую выступали и ты, и Зора, — она никогда не кончалась. Ужасное насилие, выражение всепоглощающего недовольства и вечных обид, оказалось тем джинном, или демоном зла, которого уже невозможно загнать назад в бутылку».

«Однако ошибались ли они? — внезапно пронзает меня вопрос. — Эдгар? Моя мать? Готова ли я отказаться от их обязательств?» Миллионы раз я напрягала свой ум, чтобы дать ответ. Я сужу их обоих с огромной тоской в душе. Давным-давно я узнала их самую грязную, самую непостижимую тайну, которая состоит в том, что их страстное желание изменить мир рождается из неумения изменить себя. Однако это эклектицизм, попытка отождествить охотника с ружьем, из которого он стреляет. То, о чем громко кричала моя мать, против чего она всю жизнь боролась — дискриминация цветных американцев, бессовестная эксплуатация наемной рабочей силы, незаконное присвоение себе привилегий, ненасытная алчность и безразличие к бедам и скорбям тех, чьим трудом создается благополучие верхов, — все это действительно заслуживает осуждения, и здесь она не ошиблась, нет. В летописи века наши величайшие достижения те, которые явились ответом на эти проблемы.