— Однако послушай. А как же банковские документы? Ведь ты же собирался предъявить все выписки со счетов Нила, чтобы доказать, что Нил не мог дать Хардкору столько денег, правильно?

— Ловкий ход, не правда ли?

— Подожди, насколько я понимаю, Нил заплатил тебе твой гонорар. Ты же сам сказал мне об этом. Откуда же взялись деньги?

Хоби ничего не отвечает. Он озирается в поисках чего-нибудь подходящего подстелить на старый, вконец расшатанный, деревянный стул, испачканный краской. Заметив на полу у кушетки газету, поднимает ее и, положив на стул, садится.

— Это мне известно наверняка, — говорит Сет. — Нил сказал мне сразу, без околичностей, что никогда не давал Хардкору никаких десяти тысяч. Не важно, из выборного фонда или еще откуда. Он сказал, что это ложь чистейшей воды. Помнишь? Я говорил тебе в тот день, когда мы ездили в тюрьму.

Хоби внимательно смотрит на Сета, подперев подбородок рукой.

— Послушай, — начинает он, — послушай меня. Сказал обвиняемый. Понятно? А это совсем другое дело. В 1972 году меня наняли защитником по делу одного парня по кличке Коротышка Рохас. У меня не было даже времени на подготовку, все произошло так быстро. В общем, я пришел туда, в зал суда, стою и думаю, что же мне делать. Дело слушалось в ускоренном порядке, и в таких случаях тебе дают только две минуты на то, чтобы посовещаться с клиентом. А мне, как назло, попался тип, который и говорить-то не умеет. Невозможно понять, что он там несет. Черт его знает, какая кровь текла в нем. Начинает что-то балаболить, и я думаю: что это за гребаный язык такой? На уличный жаргон никак не похоже. Пуэрториканцы так не разговаривают. Какая-то глоссолалия, хрен поймешь.

А дело у него нехорошее, и срок ему светит будь здоров. Нанесение тяжких телесных повреждений, покушение на убийство. Короче говоря, он пырнул прохожего на улице ножом так, что у того выпала селезенка, то есть он вырезал ее. Хорошо еще, что пострадавший не загнулся. И этот бедняга без селезенки находится там, на свидетельской трибуне, а обвинитель говорит ему: «Покажите, пожалуйста, судье, что с вами сделал Коротышка». И вот этот дурачок начинает размахивать настоящим ножом в двух дюймах от носа судьи, ну прямо Зорро, ни дать ни взять. А Коротышка, у которого я смог разобрать от силы два слова, заладил свое: «Это ложь. Все ложь. Неправильный. Неправильный».

Я слышу это, и вдруг меня осеняет. Боже праведный! Ну, теперь держись! Мой клиент невиновен! Я так рьяно начал перекрестный допрос, что с меня потом полил пот в три ручья. И проиграл. Вполне естественно. Предварительное разбирательство никогда не выиграешь, если пострадавший указывает на подозреваемого и кричит: «Ату его! Вот он!» Но я все равно уверен в своей правоте. Дескать, я защищаю невиновного человека. В общем, вечером я отправляюсь в тюрягу. Приводят в комнату для свиданий с адвокатом моего подзащитного, и я его утешаю: «Послушай, Коротышка, ты уж не очень огорчайся. Не падай духом, приятель. На процессе мы возьмем свое. Все будет путем». А он снова заводит свою волынку: «Неправильный. Неправильный. Неправильный».