Эрик садится за стол, и я ставлю перед ним стакан апельсинового сока. Но вместо того чтобы выпить, он в задумчивости водит пальцем по ободку Мне кажется, что в этом безобидном отверстии ему мерещится разверстая пасть хищника.

— Делия, — говорит он, — я сегодня постараюсь изо всех сил.

— Я знаю.

— Но это еще не все. Я хотел бы извиниться перед тобой.

У меня в голове проносятся строки из записей Фица.

— За что?

Во взгляде Эрика столько невысказанного, что мгновение тишины, похоже, вот-вот кристаллизуется и мраморным шариком цокнет о столешницу. Но он, взяв стакан, нарушает заклятие.

— На всякий случай.

Эрик понимает, что мир далеко не всегда оправдывает наши ожидания. Он знает, что мы запросто портим себе жизнь сами, не обращаясь ни к кому за помощью. И отлично справляемся с этой задачей.

В кухню, сердито топая, входит Софи с плюшевой игрушкой в руках.

— Вы меня разбудили! — жалуется она, но тут же взбирается на руки к Эрику — человеку, которого только что обвинила. Вытерев нос рукавом ночнушки, она, еще толком не проснувшись, прислоняется щекой к его пиджаку.

Мы сами портим себе жизнь, но временами нам все же удается сделать прямо противоположное.

Самое трудное — различить, где что.

В здании суда оборудована игровая комната, где за детьми наблюдают волонтеры. Там Софи может кататься на горках и ползать по пластмассовым туннелям, пока ее деда несколькими этажами выше судят за похищение. Я обещаю ей скоро вернуться и отправляюсь в зал заседаний.

По пути меня перехватывает свора журналистов, которые буквально забивают меня в угол своими микрофонами. «Вы воссоединились с матерью, Делия? Вы поддерживаете связь с отцом?» Я продираюсь сквозь тернии расспросов и шмыгаю в зал. Эрик уже занял свое место и сейчас раскладывает бумаги вместе с помощником, Крисом Хэмилтоном. На галерке толпятся журналисты вперемешку с судебными художниками, вооруженными блокнотами. В стороне, прислонившись к стене, стоит Фиц и не сводит с меня глаз.

Открывается боковая дверь, и приставы заводят отца. На нем костюм, но лицо покрыто синяками и ссадинами, как будто он недавно подрался. Выбрит он чисто.

Мне раньше очень нравилось смотреть, как бреется папа. У меня не было матери, которая открыла бы мне чудеса румян и туши, а потому процесс нанесения крема для бритья — воздушного, как безе, — в моем представлении был подобен таинству. Я просила его пройтись помазком и по моим щекам, а потом притворялась, что бреюсь зубной щеткой. После этого мы вместе таращились в зеркало: он высматривал упущенные клочки щетины, а я — сходство на наших лицах.