— Но ведь ты должен был добыть что-то еще? Я прав? Из-за этого же и девушку захватили.

Мысли Майкла вернулись к Сьюзен; в смертельной опасности не только его отец и Женевьева, но и она. Теперь от него зависят три жизни.

— Что у нее есть такого, чего они добиваются? Что ты здесь украл? — не отставал Речин.

Майкл уже сообщил больше, чем следовало, так что этот вопрос остался без ответа.

Лицо Речина смягчилось.

— Хочу тебе сказать. Будь это двадцать лет назад, я бы подвесил тебя вверх ногами и медленно протыкал бы в тебе дырки, так что ты истекал бы кровью, пока не ответил бы на мои вопросы. Но те времена прошли, и, признаюсь честно, теперь мне все равно, что ты там выкрал. Мой сын умер. То есть пока еще не буквально, но последняя надежда его спасти рассеялась, как дым.

— Нас обоих использовали. Нажимая на самые больные места, заставили подчиниться чужой воле. Эти доктора — я не желал им смерти, но можно не сомневаться, что в конце концов они предали бы тебя точно так же, как Джулиан Зивера и Николай Фетисов предали меня. Это ужасное преступление — давать ложную надежду.

Майкла приводили в безумную ярость люди, убежденные, что единственной целью существования всего мира является удовлетворение их желаний. Слишком часто богатые и сильные, добиваясь своего, манипулируют сердцами и чувствами окружающих. Промышленные ли это гиганты, умело использующие свойственную человеку жажду легкой наживы; проповедники ли, торгующие в розницу спасением; медики и продавцы, расхваливающие чудодейственное средство, которое принесет выздоровление и продлит жизнь, — все они играют в одну игру. И худшие из них те, кто пользуется человеческим несчастьем.

— Скоро мой сын умрет и окажется в лучшем мире, — тихо произнес Речин.

Он сидел на полу в наручниках, рана его кровоточила. На глазах у Майкла этого человека покинула всякая надежда. Хотя Речин избивал Майкла, пытал его и готов был пытать Сьюзен, Майкл почувствовал к нему огромное сострадание. За его сына. За жестокость судьбы, оставляющей от человеческого счастья осколки.

— Мне очень жаль. — Майкл помолчал.

Он видел боль Речина, боль утраты, боль от осознания собственной беспомощности, неспособности помочь тому, кого любишь. Это незаживающая рана. И бередить ее сейчас не стоит. Если есть хоть какие-то шансы найти отца и спасти Сьюзен, надо поспешить. Пора уходить отсюда.

Не проронив больше ни слова, Майкл наклонился и, жалея, что приходится это делать, засунул Речину в рот кляп. Скрутив ноги русского проволокой, закрепил ее на основании массивного письменного стола, уставленного мониторами. Бросил взгляд на часы Речина; они показывали четвертый час, а экскурсии заканчиваются в пять. Только с ними он может уйти.