Без вести! Какое же количество жизненной энергии, думаю я, вкладывается в поиски того, что раньше находилось у нас под боком и чего мы фактически не замечали, а теперь вот лишились. Или, вернее, нас грубо лишили этого. Большое и малое: тесьма, сургуч, любовь женщины или ребенка — все рассеивается, исчезает за фантасмагорическими стенами, откуда никакая сила не способна вернуть утраченное. Мальчиком я отличался редкостной способностью терять всякие вещи, так что ее считали не менее характерной моей чертой, чем, например, цвет волос. Леденцы, расчески, школьные учебники — все у меня уходило из рук словно через сито. Однажды я потерял четырехпенсовую монетку, которую мать дала мне, чтобы купить четвертушку хлеба (Господи, и какой же тогда шум поднялся; сорок лет прошло, а он все еще стоит у меня в ушах). Я потерял красивый серебряный медальон с портретом моей покойной тетушки, за что был примерно наказан (впоследствии медальон обнаружился на ветке яблони — как он туда попал, я и по сей день представить себе не могу). Я потерял половину белья, которое мне было велено отнести тому достойному господину, что ведет свои дела под вывеской, представляющей собой три медных шара, — как потерял и квитанцию, которую должен был принести домой.

Таким образом, обернуться на несколько чудесных дней, когда в дар миру приносились близкие тебе, но не туда положенные вещи, — это значит с особенной силой возродить в памяти обстоятельства собственной жизни. Именно в таком положении оказывается молодой человек, склонившийся над романом, взятым в библиотеке, и читающий о верном Лотарио, разлученном со своей возлюбленной по злой воле отца или католической церкви. Или из-за появления некоего романтического баронета, восклицающего: «Вот точно так же меня разлучили с моей драгоценной Джейн, черт бы их всех побрал!» Или возьмем, скажем, господина, прогуливающегося со своим бассетом по кличке Тип по парку Хэмпстед-Хит. Собачка видит кролика, хозяин не в силах противостоять ее природному инстинкту, она срывается с поводка и т. д. Как же я сочувствовал этому господину в его глубоком горе! Как хотелось мне подарить ему другую собачку, да ведь только такой подарок не утишит, а скорее усилит боль утраты, воспламенит искру памяти! Или, допустим, дама, направляющаяся в омнибусе из Кенсингтона в Фулхем. Задремав на знойном воздухе, она просыпается и обнаруживает, что коробка, лежавшая рядом с ней на сиденье, исчезла, а вместе с ней исчез серебряный чайник, ее «самое дорогое фамильное достояние», которое она везла в мастерскую, чтобы починить треснувший носик. Господи, как же мне хотелось бы стукнуть как следует того негодяя, что сейчас заваривает в нем какой-нибудь дешевый китайский чай. Все это, повторяю, возвращает во времена моей юности, когда в руках у меня не могли удержаться ни кошелек, ни сумка; шляпа, стоило надеть ее на голову, растворялась в воздухе; зонтики напоминали огромные зубочистки — с такой легкостью они у меня улетали. Однажды я потерял штопор, а дело происходило в комнате площадью восемь на шесть футов и не было в ней ничего, кроме бутылки вина, столика и пустого буфета. В другой раз я потерял соверен, который дал мне один благословенной памяти пожилой господин, — тот даже не успел уйти из дома, где мы встретились.