Мария кивнула в некотором замешательстве.

— Откуда ты знаешь?

— Откуда? Я сам его там оставил. Неужели ты думаешь, что стала первооткрывательницей катакомб?.. Потрясающе! Как наивны могут быть женщины!

— Что? Минуточку! Ты хочешь сказать, что был там, внутри?

— Конечно, был. И я открыл их. Точнее, открыл заново. Церкви было известно об их существовании на протяжении столетий.

— Но свиток? Если они знали о свитке, почему же оставили его там?

На устах Бенито заиграла покровительственная улыбка. Она действительно поразительно тупа.

— Церкви ничего не было известно ни о свитке, ни о нижнем уровне. Римляне опечатали вход на лестницу две тысячи лет назад. Туда невозможно было проникнуть до тех пор, пока я не провел соответствующие исследования на плато и не обнаружил нижний уровень.

Он усмехнулся, подумав о странности местонахождения свитка. Папа Урбан VI избрал Орвието в качестве идеального места для защиты Ватикана на период Великого раскола. А гораздо большая опасность — документ, который был способен потрясти основы христианства и Церкви! — все это время была сокрыта в катакомбах. Бенито понимал, что если бы служители папского престола обнаружили тайный вход на лестницу, свидетельство о плане Пилата было бы уничтожено церковью еще в XIV веке. К счастью, свиток остался для них недосягаем.

— Моя очередь, — решительно произнесла Мария. — За что убили мою мать?

— За что?.. За тебя.

— Что? Что значит — за меня?

Он поднял палец в знак того, что теперь вопросы должен задавать он.

— Вы перевели свиток?

Марии хотелось солгать. В то же время она понимала, что если он почувствует, что она лжет, то не станет больше отвечать на ее вопросы. Рисковать девушка не могла. Для нее тайна смерти матери была гораздо важнее всех тайн свитка.

— Да, мы перевели его в Милане.

Бенито ожидал подобного ответа.

— Значит, ты знаешь правду. Центральным персонажем истории о распятии был не Христос. Главным героем был Пилат, твой предок. Его афера породила величайшую религию всех времен и народов.

Мария неопределенно пожала плечами, выразив этим жестом полное равнодушие.

— Почему ее убили из-за меня?