— Что именно?

— Ночь любви…

— Ночь любви?

— Да, с тобой. Хорошо, не совсем ночь, но у нас есть час, чтобы сделать это, прежде чем закончится время визита. Я знаю великое множество игр, в которые можно поиграть с тобой за час, поверь мне. Все будет так, как в старые добрые времена.

— Нет! — завопил я. — Ни в коем случае!

— Разве перспектива столь ужасна?

— Да.

— И я такой уж непривлекательный?

— И это тоже.

— Жизнь в тюрьме предпочтительнее, чем час страстного секса со мной?

На этот раз я не мог честно сказать «да».

— Послушайте, Мастер Эгберт, те дни прошли, разве вы не понимаете? Вы знаете, почему я спал с вами раньше, и вы непременно должны понимать, что это была не любовь, а не то, чтобы я считал это неотразимо возбуждающим.

— О, Боже! Получается, это было крайне омерзительно?

Он выглядел таким печальным, сидя на краю моей кровати — огромный, рыдающий, трепещущий китенок с выражением благородной боли на жирном лице.

— Нет, — сказал я, — возможно, и нет. Но я не знаю, могу ли я быть пылким с вами, во всяком случае, не здесь, не сейчас, больше никогда.

— О, не волнуйся насчет этого, — воскликнул он, неожиданно повеселев. — Моей страсти хватит на нас двоих, вот увидишь.

Я долго смотрел на него, прежде чем что-либо сказать. Затем, наконец, промолвил: